Дороги, которые мы выбираем
Шрифт:
— Ты ведь знаешь, что это допускается, только когда породы считаются абсолютно устойчивыми, — возразил Григорий.
— А что такое «абсолютно»? — настаивал я. Григорий пожал плечами. Конечно, он считал все сказанное мною совершенно несерьезным.
Честно говоря, и я был такого же мнения. Но внезапно родившаяся и поначалу мне самому показавшаяся нелепой мысль уже не оставляла меня. В конце концов не так уж это нелепо! Разве нет у нас участков абсолютно устойчивой породы? И если нет другого выхода, почему бы не подумать об этом?
— Что такое абсолютно устойчивые породы? —
Всю эту аргументацию я придумывал буквально на ходу. Если бы кто-нибудь сказал мне полчаса назад, что я всерьез буду отрицать необходимость бетонирования нашего туннеля, я поднял бы его на смех.
Григорий пожал плечами и шутливо провозгласил:
— О Андрей, о товарищ начальник строительства, вы великий прожектер! Это очень легкий выход: нет бетона — не будем бетонировать. И точка. И потом, — продолжал он уже другим, серьезным тоном, — кто же разрешит сейчас менять проект? Ведь тогда надо ставить вопрос перед комбинатом, центральной проектной организацией, главком… Практически все это неосуществимо…
Если бы Григорий попросту отказался от моего легкомысленного предложения, я, может быть, тут же забыл бы о нем. Но то, что Орлов активно включился в обсуждение, заставило меня и спорить и доказывать.
— Тебя не было, когда мы проходили штольню, — говорил я, — а у нас каждый старый рабочий знает, что по крайней мере половина штольни проходила в очень крепких породах.
— Вас в них, кажется, завалило однажды? — неожиданно спросила Волошина.
— Ну и что же? Были и слабые породы, но есть и такие, что еще тысячу лет простоят без всякой обделки.
Я говорил, а мысленно одергивал себя: «Не горячись, не делай непродуманных выводов, вспомни обвал, вспомни свое поспешное, неподготовленное выступление на собрании против Крамова! Разве все это не научило тебя выдержке? Конечно, здесь не собрание, здесь никто не будет придираться к твоим словам, это просто дружеская беседа, но все-таки не будь легкомысленным, не торопись… Между прочим, откуда это Волошина успела узнать, что нас тут в прошлом году завалило?»
— Что же, через тысячу лет выясним, был ли ты прав, — с улыбкой сказал Григорий и пристально посмотрел на Ирину.
Наступило молчание.
И вдруг я понял, что пришел сюда совершенно некстати. Лишний я тут, лишний! Наверное, им было хорошо и без меня. Ручаюсь, что они не о туннелях разговаривали. А я приплелся со своим бетоном, цементом и всем прочим. Бестактный дурак!
Я встал.
— Спасибо за чай! Ты, Григорий, конечно, прав. Я утопист.
— Постой. — Орлов поднялся со стула и взял меня за руку. — Куда же ты, Андрей? Ведь вечер только начинается!
— Для меня он кончается. Голова трещит тая, будто ее буром бурят. Пойду спать.
Я потянулся к вешалке за полушубком.
— Пожалуй, я тоже пойду. — И Волошина встала.
«Иу вот, — подумал я, — все испортил! Конечно, теперь ей неудобно оставаться вдвоем с Григорием. И надо было мне приходить!»
— Вот что, Ирина Николаевна, — сказал я, — вам-то уж совсем ни к чему спешить. Я бы и сам допоздна не ушел, если б не голова. До свидания!
Я знал, что в таких случаях лучше всего торопливо уйти, не споря, ничего не доказывая и не дожидаясь никаких возражений. Накинув полушубок, я вышел из комнаты и зашагал по коридору. Через минуту хлопнула дверь, и я услышал позади себя мягкие шаги: кто-то шел в валенках. Волошина спускалась по лестнице следом за мной. «Тьфу, как нехорошо получилось!» — подумал я.
— Вы все-таки ушли? — сказал я, чтобы что-нибудь сказать.
— Как видите, — улыбнулась Ирина. — Я заходила ненадолго.
— Вам совсем не надо оправдываться.
— Оправдываться? В чем?
Я понял, что опять сморозил глупость.
— Григорий — чудесный парень, — сказал я, пытаясь, как это часто бывает с людьми, исправить одну глупость другой.
Волошина ничего не ответила.
Мы вышли из дома. Фонари не горели, потому что светила луна. Здесь, внизу, снег казался желтым, а там, на вершине горы, искрился, точно елочные блестки. В стороне чернели деревянные строения — бетонный завод и электровозное депо. Большой бетонный портал открывал вход в туннель. Вереница огней уходила из портала в глубь туннеля и терялась там.
— Скажите, Андрей Васильевич, можно было бы сейчас пройти в туннель? — внезапно спросила Волошина.
— В туннель? Зачем это?
Сегодня, в субботу, на строительстве работали только в одну смену, дневную, а в воскресенье работы не производились вовсе. В штольне было пусто.
— Меня заинтересовал ваш разговор насчет бетона… ну, чтобы отказаться от бетонирования на ряде участков.
— А-а, все это глупости. Проект есть проект. Да, честно говоря, я и сам не думаю, что можно оставить туннель без обделки.
— Мне бы хотелось, — сказала Волошина, видимо пропуская мимо ушей все мои слова, — мне бы хотелось взять образцы породы из того участка, который, по вашим словам, будет стоять тысячу лет.
— Зачем вам это? — недоуменно спросил я.
— Боже мой, неужели вам не ясно? Просто хочу взять образцы на анализ — посмотреть, будет ли ваша порода сопротивляться выветриванию, отслаиваться… Все так просто. Могли бы догадаться, зачем геолог берет породу на анализ.
Я остановился и внимательно посмотрел на Волошину.
— Послушайте, — сказал я наконец, — честное слово, вы меня не так поняли. Я и сам не верю, что можно не бетонировать. Это… это просто вырвалось у меня. Не придавайте вы этому значения.
— Можно взять образцы? — настойчиво повторила Волошина.
Я пожал плечами:
— Спасибо, конечно. Но в конце концов к чему такая срочность? В штольне сейчас никого нет. Даже породу подорвать некому. Может быть, в понедельник?
— Понедельник — тяжелый день, — усмехнулась Волошина, — а до вторника долго ждать. Подрывать породу не нужно. Вот только молотка со мной нет… Надеюсь, вы можете достать кайло или лом?