Дороги наши

Еланцев Константин Викторович

– Скачут! – крикнул кто-то, и сразу смолкли разговоры, сотни глаз устремились туда, откуда в единый гул сливались топот копыт и крики верховых. Пыль стеной приближалась от горизонта. И вот прямо из неё вперёд вырвалась сначала конская голова, потом половина туловища.

– Лешак чешет! – довольно произнёс конопатый мужик, – Из нашенских… – потом он вдруг напрягся и удивлённо посмотрел на окружающих.

 Впереди летел гнедой конь. Наездник, молоденький, с взъерошенными пыльными волосами, прижимался к телу скакуна и лишь изредка оглядывался назад. Это было единое целое – конь и человек! Никому из зрителей ещё не доводилось видеть что-нибудь подобное.

Вот,

наконец, гнедой вырвался из пыльного облака и летел уже впереди него. Вот он на два крупа впереди, вот на три! А конь, словно почувствовал свободу. В расширенных иссиня-чёрных глазах метались молнии. Застоявшиеся лошадиные мышцы выдавали такую мощь, что, казалось, это была не скачка, это был полёт, на который способен один из тысячи, один из сотен тысяч, скакунов.

– О-па! – завопил кто-то от удивления.

И понёсся над нестройными рядами свист. Теперь свистели все, подбадривая лидера, топали ногами и хлопали друг друга по плечам. И не было уже «ваших» и «наших», а был всеобщий любимец – гнедой жеребец с сероватой звёздочкой на лбу.

– Такого коня и под навоз! – кричал лопатинский директор на конюха и ветеринара. Те виновато опускали глаза и молчали.

– Уж, я вас! – негодовал Василий Иванович.

 И на следующий год Соколу не было равных. Теперь за ним был особый уход. Федьку Евграфова прикрепили к скакуну, и он подолгу пропадал в конюшне. Слава Сокола вышла за пределы района и прошла по области. Многие задавали вопрос: как такой феномен не был замечен раньше?

 К очередным скачкам готовились все. Зрители так же толпились на поле, и мужики, отмахиваясь от назойливых насекомых, делали ставки, по местным меркам вполне достойные. Все ждали очередного чуда, и когда вдали возникло пыльное облако, все смотрели только туда, переминаясь с ноги на ногу и нервно сжимая кулаки.

Вот показалось несколько скакунов. Они мчались во весь опор, только… среди них не было Сокола.

– А где? – спросил, было, кто-то, и полетел этот вопрос по нестройным рядам. Зрители удивлённо посматривали друг на друга и снова устремляли свой взгляд на поле. Мимо проносились всадники, мелькали крупы вороных, серых, рыжих…. Вот только Сокола не было видно.

– Что-то не того, Василь Иваныч, – сказал ветеринар директору перед скачками.

– То есть? – директор напрягся.

– Да Вы сами посмотрите, – Лопахин указал головой на Сокола, возле которого суетился Федька. Конь стоял неуверенно, пытался удержать равновесие, вот только почему-то предательски подгибались ноги.

– Что-о-о?! – в ужасе вскрикнул Василий Иванович.

 Сокол вдруг замер, а потом медленно опустился на землю.

– Соколёнок, ты что это! – бегал вокруг него Федька, пытаясь поднять своего друга, – Ты что, родной!

 Конь завалился на бок, глянул на Федьку своими огромными чёрными глазами. Последняя слеза прокатилась по лошадиной морде и упала в иссохшую землю. И, может, послышалось Соколу, как где-то гремят на дорожке конские копыта, потому что вдруг напряглись соскучившиеся по бегу мышцы. Он попытался поднять голову, а потом замер, умиротворенно закрыв глаза.

– Отравили, сволочи, травой отравили!!!

Об этом коне вспоминают до сих пор.

– А вот был Сокол, – нет-нет, да промелькнёт где-нибудь в разговоре среди лопатинцев.

Продотряд

 Небывалой жарой прошлось по измученной земле уходящее лето. Склонившиеся пустые колосья пугающим шелестом навевали тоску на жёлтых полях, а вместе с тоской приходил страх, и слышались в этом шелесте всхлипывания умирающих от голода

ребятишек, да протяжный вой обессиленных баб. Помощи ждать было не откуда, потому как выкосила война с германцами, а потом и безумная гражданская война, половину деревенских мужиков. Кто-то, побросав в окопах винтовки, а то и с ними, по пути домой примкнули к большевикам, кто-то с оказией добрался до дома. Вернувшись, яростно взялись за восстановление своих обветшалых без мужских рук хат, на коровах да быках пахали заросшие сорняками поля. А потом помогали вдовам своих односельчан, зная, что не справятся женские руки с непослушной сохой, не осилят слабые плечи мешка с зерном, который собирали по всей деревне. По горсточке, по крохам….

 В стране грохотала гражданская война. Белые войска были отброшены на юг, но спокойствия в центральной России так и не было. Карательные отряды красногвардейцев то и дело сообщали о ликвидации банд, состоявших из бывших фронтовиков, крестьян, а иногда и белых офицеров, но банды после ликвидации появлялись вновь.

 Тяжело жила Россия в этот трудный период: со стоном, с болью, с неизвестностью….

Сёмка Павлов не знал деревенской жизни. Бывал несколько раз в соседней с городом Алексеевке: там жил его дядька по отцу Игнат Павлов. Он, жена его Мария, и трое детишек мал мала меньше. Стало быть, двоюродные братья да сестрёнка двух лет от роду. Игнат вернулся с войны на одной ноге. Злой на весь свет, честил нецензурной бранью и батюшку-царя, и большевиков, и белую армию вкупе с ними. А потом успокоился. Выстругал себе деревянную ногу, приладил к колену. Так и стал жить на свете – полухромой, полуздоровый!

 А Сёмке уже с весны семнадцатый год пошёл. Завод, на котором работал и погиб его отец, дышал на ладан, потому что при отсутствии сырья, один за другим останавливались цеха. Заводская гимназия закрылась ещё в прошлом году. Преподаватели дружно отправились на фронт, а свободные гимназисты бегали по пустующим коридорам и скандировали красивые лозунги, что-то вроде «вся власть Советам» и прочее, и прочее….

 Мать Сёмкина второй месяц не вставала с кровати. Сёмка знал, что она умирает, поэтому старался реже досаждать ей своими разговорами. Варил жидкую кашу из пайка, что выдавали изредка на заводе, кормил из ложечки, переворачивал со спины на бок. А потом незаметно уходил на улицу. Как-то случайно сошёлся с Сидором Милютиным, заводским молотобойцем. Тот помнил его отца, на этой почве и завязался первый разговор.

 А недавно Милютин окликнул Сёмку возле заводских ворот:

– Сёмка, подь сюда!

И добавил подошедшему парнишке:

– У нас тут продотряд создаётся, чуешь какое дело?!

– Не, не чую…. – Сёмка развёл руками.

– А это, брат, великое дело! Хлеб изымать будем у буржуазных элементов, которые Советскую власть до сих пор не приняли! Ненавидят они нас, большевиков, вот и прячут своё добро в погребах тайных. Пусть лучше сгниёт зерно от сырости, пусть мыши по своим норам растащат, а не дадим голодающему рабочему классу выстоять в суровую годину! Так они думают, так они и поступают!

– А разве там есть богатые? – удивился было Сёмка.

– Где?

– В деревне.

 Милютин не дал договорить:

– Конечно, есть, паря! Поля-то ведь сеются, а, значит, и урожай есть, понимаешь?! А много ты хлеба ел в своей жизни?

– Да нет… – пожал плечами Сёмка, – Только вот у меня родственники в деревне, так они тоже больше воду пьют, чем хлеб едят!

– Вот и получается, что только Советская власть сможет накормить всех голодных, чуешь?

– Ну, да… – вынужден был согласиться Сёмка.