Дороги. Часть первая.
Шрифт:
Но никогда она не говорила, что секс — это грязь, и не думала так.
— Пита, — сказала она тихо, — я... я тебе уже сказала, что мне просто больно.
Она действительно ему об этом сказала. В перый же раз. Она даже вскрикнула, почувствовав спазм. То, что это спазм — понятно, и понятно, почему. Питу это не заинтересовало, и больше Ильгет о своей боли ничего не говорила.
— Не надо, — брезгливо сказал Пита, — теперь еще придумала какую-то отмазку. Больно бывает девственницам и нерожавшим. Раньше тебе не было больно. Чтобы спазмы появились вдруг
— Почему ни с того, ни с сего, — Ильгет посмотрела на мужа, — у меня и в самом деле был... были... другие мужчины. Меня там... я не говорила тебе, но... это не моя вина. Меня изнасиловали там. Рефлекс появился.
Она замолчала. Хотелось заплакать. Объяснить всю эту гремучую смесь — дикая, гасящая сознание боль (больно было даже не в этом месте, хотя там тоже, страшнее всего тогда болели руки и ребра), тяжелое смрадное дыхание на лице, черная форма, от которой темно в глазах, пот на чужом вонючем подбородке, физически ощутимая похоть, черная форма Питы, измученный раненый Арнис, и такая же мужская жадность, желание, которое теперь всегда будет вызывать у нее ужас, потное от страсти лицо, и мгновенно сжавшееся в панике влагалище... Объяснить это невозможно.
Лучше молчать.
— Я тебе, конечно, сочувствую, — спокойнее сказал Пита, — но жертвы насилия обычно сами ставят себя в такие обстоятельства, при которых насилие возможно.
Ильгет вспыхнула.
В общем-то, Пита прав. Она сама себя поставила в такие обстоятельства. Именно поэтому женщины не должны воевать, этим они как раз себя и ставят в обстоятельства, когда возможно насилие. Но ведь Ильгет, вроде бы, и не жаловалась.
Другое сейчас важно.
— Например, Арнис, — она прямо посмотрела на Питу. Сжала кулаки, чтобы руки не дрожали.
Она возразила мужу. Конфронтация началась. Пита не выдержал ее взгляда, отвел глаза.
— Что — Арнис? — спросил он.
— Он поставил себя в такие обстоятельства, при которых возможно насилие.
— Я его не трогал, — сказал Пита, — я вообще не воевал, к твоему сведению. Я был программером. Когда началось восстание, нас по-разному использовали. Я не работал в том здании, случайно оказался. Меня туда прислали. Когда вы начали нас захватывать, мне приказали охранять пленного и в случае чего прикончить. Вот прикончить, извини, я не смог.
Ильгет шумно вздохнула. Разжала пальцы. Ей стало стыдно.
— Прости, Пита, — тихо сказала она, — я, в общем-то, понимала, что ты на такое не способен, но... мысли всякие были. Прости.
— Не беспокойся, — с иронией сказал Пита, — твоего любовника я не трогал.
— Он мне не любовник.
— Да? — почувствовав раскаяние Ильгет, Пита стремительно начал закреплять обычное положение обвинителя, — оно и заметно! Я это сразу понял, что вы, конечно же, просто первый раз друг друга видите! Когда ты к нему кинулась... Ведь заметь, не ко мне! Мы не виделись почти год, но кинулась ты к нему.
— Пита, но... если бы он даже был мне совсем незнаком, я бы все равно сделала то же самое. Ведь он был ранен. Ну и что? Я вот и Данга вытащила, так что теперь, Лири должна ревновать? Это же совсем другое, Пита, как ты не понимаешь!
— Да и потом ты что-то не очень ко мне спешила. Видимо, не слишком соскучилась.
— У меня в самом деле не было времени.
— Конечно! Где уж тут найти время на собственного мужа?
Ильгет молчала, глядя в блестящую поверхность стола.
— Я тебе просто безразличен, скажем так.
— Пита, если бы ты был мне безразличен, я бы просто не стала искать тебя на Ярне... забирать с собой.
— Ну да, теперь ты мне это будешь мазать на каждый кусок хлеба, я понимаю. Ты же моя благодетельница. На Квирин привезла!
— Да нет, я этого не имела в виду.
— А это неважно. Ты это сделала из религиозных соображений. Ты ведь у нас такая благочестивая. Тебе положено быть замужем — вот ты и живешь со мной. А любить можно и этого... Арниса.
— Это неправда, — повторила Ильгет, — я не люблю его. То есть люблю, но просто как друга. Я и с Иволгой дружу. К ней ты тоже ревнуешь? Пита, да у тебя самого были любовницы, о чем ты?
— И что, ты мне теперь до конца жизни их будешь припоминать? Ну что ж, по крайней мере, теперь у тебя тоже есть любовник, и ты ничем не лучше меня. А сколько было шуму, когда у меня были женщины? Какая ты была праведная и святая! А теперь посмотри на себя!
— Пита, — устало сказала Ильгет, — я действительно ничем не лучше тебя. Но Арнис мне не любовник.
— Ну конечно, он не мужчина, а дух святой.
— Он мужчина, но мы с ним общаемся исключительно по рабочим делам, — Ильгет осеклась, вспомнив встречу Рождества. Но это было просто в семье Арниса! В конце концов, с Беллой у нее свои отношения.
— Какая разница? — произнес Пита, — он мужчина, ты женщина. Ваши отношения — это отношения мужчины и женщины. Что бы вы ни делали...
Ильгет закрыла лицо руками. Как сложно все понять... мужчина и женщина. Арнис менял ей прокладки, мыл ее, когда она лежала неподвижно. Носил на руках. Водил в душ и помогал раздеться. Она сама только что делала для него то же самое. На тренировках они работали в тесном контакте. Между делом — ничего особенного не было в том, чтобы Арнис обнял ее за плечи или взял за руку. Было ли в этом что-то исключительное, чего не могло быть, например, с Иволгой? Нет, не было.
И все-таки — мужчина и женщина...
Пита с силой отвел ее руки от лица. Этот жест всегда казался Ильгет оскорбительным. Пита словно заставлял смотреть на него. По щекам полились слезы. Непроизвольно.
— Прекрати реветь, — потребовал Пита, — теперь она тут будет рыдать. Сама виновата, и еще выставляет меня каким-то извергом.
Питу тоже можно понять, подумала Ильгет. Он здесь совсем один. У меня друзья, а он — один. Наверное, я его шантажирую этими слезами. Давлю на жалость. Но я же не виновата, они сами льются. Интересно, это такая женская особенность?