Дороги. Часть вторая.
Шрифт:
Таким образом времени для творчества всегда оставалось достаточно.
Существовали и наземные профессии, оставлявшие немало свободного времени — те же биоинженеры, например.
Само собой разумеется, такие же рейтинги существовали и для певцов, актеров, режиссеров, художников, композиторов — определяя тех из них, кому предстоит заниматься делом профессионально.
Для тех, кто не попадал в рейтинг, не было никаких оснований считать себя неполноценными. Ведь популярность — в конце концов, далеко не единственный критерий таланта. Поэтому «непрофессиональные» писатели были вполне счастливы, занимаясь творчеством в свободное время и вынося плоды на суд в свободную Сеть.
Так довольно долго жила Ильгет.
Даже
Арнис, выслушав Ильгет, прикрыл глаза.
На лице его разлилась безудержная, счастливая улыбка.
— Я знал, — выдохнул он наконец. Глаза его светились. Ильгет улыбнулась в ответ... так странно... кажется, он радуется больше, чем она сама.
— Этот твой роман... я чувствовал — это что-то совершенно особое. Знаешь... он войдет в историю Квирина. Он очень надолго. Не только для сегодняшнего дня.
— Ну все, хватит, — сказала Ильгет, — меня уже и так хвалят, хвалят... скоро зазнаюсь. И вот что интересно — ведь до победы это был тот же самый роман. Но его так не хвалили, а многие, так и критиковали. А сейчас... Хотя это не про тебя, — тут же поправилась она, — ты-то всегда был в восторге. А вообще — это тебе надо спасибо сказать. Ну, он тебе и посвящен... Но по-хорошему, я писала это все для тебя. Это все, что я тебе хочу сказать. Рассказать.
— Иль, — вздохнул Арнис, — я знаю, ты любишь меня... только зря, наверное. Я часто жалел... в последнее время... что так получилось. Ты видишь во мне только хорошее, видишь меня с хорошей стороны, а ведь я не такой, я страшный... я сам себе страшен. Я даже не просто монстр, каким меня лервенцы видели. Если бы я был садистом, ну ладно, все люди грешны... так ведь нет. Я холодный, рассуждающий монстр. А ты... ты — сама любовь. Само совершенство. Это просто несправедливо, по-хорошему, что ты со мной...
— Арнис! — вскрикнула Ильгет, взяла его руки в свои, прижала к груди, в глазах ее блеснула влага, — перестань! Как ты можешь такое говорить о себе... На тебе просто крест — больше, чем у меня, больше, может, чем у всех нас. Ты все время... по тропинке над пропастью идешь. Чуть качнешься — побольше доброты, слабости — упадешь в одну сторону. Больше жестокости, чем нужно — в другую сторону упадешь. Но ведь ты же не падаешь! Ты удерживаешься... нельзя на войне быть чистым и добреньким. Но и зверем нельзя быть, надо человеком оставаться. Так ведь ты остаешься! Господи, Арнис... а ты еще говоришь обо мне — да я дитя по сравнению с тобой. Я и жизни-то не знаю... Мне легко быть добренькой, так я разве добрая, как бы не так... я-то уж о себе много чего знаю. А ты... нет, Арнис, это я недостойна рядом с тобой быть.
— Ну успокойся, Иль, — сказал Арнис, — и прости... я о твоем романе хотел, а получилось, опять на ту же тему. Прости, ведь праздник же... Как жаль, что мне еще лежать надо! Слушай, а давай ребят сюда пригласим, а? И устроим предварительный вечер для избранных... а потом уже по-настоящему отметим.
— Хорошая мысль... насчет предварительного вечера, — согласилась Ильгет, — но вообще-то мне сейчас покоя не дадут. Ужас. Во-первых, поздравлениями замучили, у меня, оказывается, пол-Коринты знакомых, я и не знала. Во-вторых, уже три приглашения. Послезавтра торжественный литературный вечер, вручений премий... Потом два моих личных авторских вечера. И это, говорят, еще не все! С ума сойти... и кто только на все эти вечера ходит? Я вот даже не подозревала о том, что такое бывает. И как я туда без тебя пойду — не представляю.
— Ну, Иль... не съедят же тебя там! Не к дэггеру же в пасть...
— Все равно, Арнис. Ты пойми, когда тебя рядом нет — я сквозняк ощущаю. Ладно еще дома, там дети, и вообще там все тобой пахнет. А где-то совсем в чужом месте...
Вечернее платье из бордового бархата, фанки на шее поверх цепочки крестика, волосы пришлось подкрасить, омолаживать некогда, а седых уже опять слишком много.
У Ильгет были опасения, что в зале сразу накинется толпа искателей автографов и просто поклонников. Но похоже, они не оправдывались. Никто не обращал внимания на Ильгет. Несколько странно — ведь портреты ее были вывешены в сети, в Новостях, ее даже просто на Набережной стали узнавать. Но и слава Богу!
Ильгет вовсе не хотелось никакой популярности. Единственное, что ее радовало — это положенные деньги, вот они были очень кстати. А то, что никто не узнает — и замечательно.
Можно спокойно осмотреться. Ильгет приткнулась в уголке зала и с любопытством наблюдала за происходящим.
Зал был огромным, потолок, как дома в гостиной — прозрачный, очень высоко, казалось, что его и нет вовсе, и над головой — звездное небо с мерцающими неподвижными огоньками звезд, и разноцветными, летящими — кораблей. Монументальные стены светлого мрамора просверкивали хрустальными полосами панелей освещения. Повсюду в зале стояли столики, кресла и диваны — беспорядочно, и почти все уже было занято галдящими литераторами и любителями литературы. Впереди, в туманной дали высилась эстрада, отделенная от зала рядом пологих ступенек, что-то вроде неясного, высокого Олимпа, и там, где-то за столом, покрытым красным бархатом, восседали боги, готовые милостиво пролить дары на достойных...
Богов Ильгет видела смутно — какие-то дяди и тети, совершенно ей незнакомые. Хороших писателей Ильгет знала в лицо, в сети мелькали их портреты. Ярких критиков — тоже. Интересно, почему именно вот эти люди сидят там за столом, в выси, и они же распределяют призы... впрочем, они не распределяют, лишь выдают, не надо об этом забывать.
Над каждым столиком висел небольшой шар, в котором можно было видеть эстраду и происходящее на ней в желаемом ракурсе с любым увеличением.
Где-то негромко звучало простое фортепиано. Его не слушали. Повсюду велись жаркие беседы... правда, в основном не на литературные темы. Справа от Ильгет коренастый мужчина рассказывал о способах ловли тунца на приманку, несколько коллег жадно внимали ему. Слева за столиком сидела компания, где царила яркая зеленоглазая женщина с очень красивыми обнаженными белыми плечами. Время от времени женщина изрекала что-нибудь, и вся компания оживлялась, то хохоча, то начиная обсуждать очередное высказывание.
Ильгет покосилась на своих двух соседок, обе были чем-то похожи, в черных вечерних платьях, с короткими прическами. Обсуждали какого-то Радуя и его личные качества. Ильгет не стала вслушиваться. Вдруг от столика донеслось.
— А эта первая премия... как обухом по голове... никому не известная, как бишь ее...
— Ильгет Кейнс, — подсказал кто-то услужливый.
— Да, кажется, — продолжала красавица, — я даже не знаю, кто она? Первый раз эту фамилию слышу. И вы знаете... давайте откровенно... я этот роман просмотрела — надо знать все же. Очень простая вещь. Стиль настолько прост, что его не видно. Сюжет примитивен. Словом, этакая лубочная феерия, еще и христианством приправленная, безвкусица полная...