Дорогие мои
Шрифт:
Году в 73-м, когда мой отчим получал уже 180 рублей и мы снова стали жить прилично, поскольку я уже что-то зарабатывал, вдруг всё тот же Вайнштейн сказал отчиму, что ему пора уходить на пенсию. И тут я впервые увидел, как мой отчим плачет.
Он пришёл домой, сел за стол, опустил голову на руки и беззвучно рыдал. Мне было его ужасно жалко. Он был человеком незлым, довольно замкнутым, неразговорчивым, но не злым и не вредным. Он был странный. Маленький, очень быстро ходил, очень мало разговаривал, но ничего плохого никому не делал. Они прожили с мамой с 47-й по 74-й год. То есть – 27 лет… Я вспоминаю его, как родного,
Первая любовь
Я учился в третьем классе. Наши дворовые ребята уже основательно интересовались женским вопросом, а я был как будто ни при чём. Они были старше и встречались с девочками. У них это называлось «ходить с шалавой».
Однажды кто-то рассказал при мне: «Идёт один пацан на демонстрации с шалавой…» Я переспросил: «С флажком?» Все расхохотались. С тех пор у нас во дворе слово «шалава» заменили на слово «флажок».
И вот однажды наши ребята собрались идти к «флажкам». Самым главным в нашей компании был Вовка Моисеев – любимец всех учительниц в школе, красивый, курносый мальчишка, первый футболист в нашем дворе. Он играл на «Искре» за команду мальчиков. Он был и самым сильным в нашем дворе среди младших. Мало того, что он сам мог побить кого угодно, но ещё у него был старший брат – тот уж точно был грозой всего Ростокино.
Вместе с Моисеевым на дело шли Витька Андреев по прозвищу «Жирик», Валька Таборов – кличка «Килька». Киля жевал таблетки «сен-сен», явно рассчитывая сегодня целоваться. Кроме того, был ещё Юрка Лукьянов, одноногий парнишка с большим носом и полным карманом мелочи, выигранной в чёт-нечёт.
Меня взяли для выучки. Я в то время был полностью неосведомлён по всем женским вопросам. Например, я никак не мог поверить в Вовкину интерпретацию появления детей. А все остальные её отлично поняли и приняли. У всех у них были братья и сестры, а у меня их не было. И все жили в маленьких комнатушках. И вот мы идём на первое в моей жизни свидание, и пусть это свидание не моё, но всё равно я возбуждён и оживлён, болтаю непрерывно и громко смеюсь.
Встречаться мы должны на Яузе, как раз в низине под нашим бугром.
«Флажки» должны прийти с другого берега Яузы через мостик. Мы спускаемся с бугра.
«Жирик» говорит:
– Сейчас встретимся и сразу, безо всяких там…
– Нет, – говорит Моисеев, – «Ля-ля» у нас свободный, пусть сигнал подаст – свистнет или платком махнёт, и тогда начнём.
«Ля-ля» – это я. Это моя кличка. Я всё время напеваю какие-то мелодии. Вот меня и зовут «Ля-ля».
Я радостно соглашаюсь подавать сигнал, хотя понятия не имею, что после этого будет.
Мы приходим на место встречи. Никого ещё нет.
– Так, – говорит Вовка, – моя «колдунья». «Жирик» чуть не дерётся с Килей из-за какой-то Нинки. Наконец всех распределяют, а мне говорят:
– Какая останется – твоя.
Наконец появляются «флажки». Их четверо. Становится ясно, что мне никого не достанется. Они приближаются и робко останавливаются шагах в десяти от нас.
Мы подходим. Вовка за всех здоровается. Я рассматриваю девочек. Две мне сразу не понравились. Нинка, в общем, довольно симпатичная, но больше всех мне нравится «колдунья».
Она – в коротеньком платьице. У неё вздёрнутый носик, быстрые глазки, и вся она такая весёлая и заводная. Ребята тихо подходят каждый к своей девочке. Вовка сразу удаляется с «колдуньей» в сторону. Она стоит на возвышении, и её фигурка видна мне на фоне неба, а вокруг её головы – луна. Вовка что-то рассказывает ей, а она заливается смехом.
Ребята тоже парами расходятся, а я остаюсь один. Тут я вспоминаю, что надо подавать сигнал. Я что есть мочи свищу, но они как будто не слышат. Тогда я вынимаю платок и машу им, но никто не обращает на меня внимания. Они все очень тихо и скромно стоят со своими «флажками», а я здесь просто лишний.
Я взбираюсь на наш бугор, оборачиваюсь, они по-прежнему мирно беседуют, и никто ничего не начинает.
Я иду во двор. Здесь мои ровесники играют в прятки. Я присоединяюсь к ним и забываю о своей неудаче. Водит Витька Политов. Все бегут прятаться.
Я перебегаю из одного места в другое и наконец забираюсь в курятник. Там сидит Валя Кузнецова. Она мне шепчет: «Тихо!» Я сажусь около неё. Кто-то заглядывает в курятник. Я загораживаю собой Валю. Она дышит мне прямо в лицо, и я вдруг замечаю, что она очень красивая, даже красивее «колдуньи». Мы держимся с Валей за руки, она дышит мне в лицо и вдруг говорит мне: «Пусти».
Я отпускаю её руку, но она остаётся сидеть рядом. Витька Политов что-то там снаружи кричит. Наверное, он всех нашёл, кроме нас. Мы сидим и не говорим друг другу ни слова. Уже все разошлись по домам, и где-то раздаётся крик: «Валя! Домой!» Валя забирает свою руку и выбирается из курятника.
Я выжидаю некоторое время, чтобы нас никто не заметил вместе, и тоже иду домой. Я ложусь спать. Теперь я влюблён. Я точно это знаю, потому что непрерывно думаю о Вале. Я представляю себе разные места, где бы мы снова могли вместе с ней прятаться.
Так началась моя первая влюблённость. Я был в третьем классе, а Валя училась в пятом. Почти каждый вечер мы играли в прятки, но она почему-то больше не пряталась со мной.
Я делал всё что мог. Я отвлекал от неё внимание водящего. Я подсказывал ей, когда можно было бежать выручаться. Я с нетерпением ждал, когда мы будем играть в ручеёк, чтобы выбирать только её. Каждый вечер, придя домой, я вспоминал, как она на меня посмотрела, что сказала. Я вспоминал её слова и в них искал какой-то скрытый смысл, обращенный лишь ко мне. Я стал ходить с девчонками на болото. Я совсем забросил всех ребят и играл только с девчонками. Я даже заигрывал с Ниночкой – младшей Валиной сестрёнкой. Потом я начал носить Вале разные подарки. Была просто непреодолимая потребность что-то ей дарить. Сначала я принёс ей нитки «мулине». Все тогда вышивали, и такие нитки были дефицитом. Естественно, я стащил их у мамы.
Валя нитки с удовольствием приняла, и за этот подарок я был награждён – мне было позволено на болоте пощекотать травинкой Валину шею. Потом я принёс ей из дома фарфоровую коробочку, и вечером мы опять сидели с Валей в курятнике, и я снова держал её руку. Последнее, на чём меня поймали, была половинка золотого браслета от часов. Я оторвал несколько звеньев и принёс их Вале. Весь браслет я стащить боялся, мне казалось, что это будет заметней. Однако и половины браслета было достаточно. За браслет мне сильно влетело, но я твёрдо стоял на своём – потерял, и всё.