Дорогое небо, письма санньяси
Шрифт:
11 июня, Франция, в пути
Дорогие друзья!
‹сидел на переднем сиденье фургона, делая записи в дневнике. И сейчас я хотел бы поделиться с вами теми мыслями, которые пришли мне тогда в голову. Я писал, что во мне есть нечто, что я хотел бы выразить словами, но не могу этого сделать. Вернее сказать, я чувствую такую умственную усталость из-за постоянных переездов, что бываю просто не в силах ни писать, ни читать. Вместо этого я сижу и вспоминаю школьные годы. Наблюдая течение поверхностных мыслей, я осознал, что существует более высокий уровень мышления, который мне недоступен. И в этом все дело: мне недоступно то, что является целью сознания Кришны.
Я
Некоторые писатели стремятся как можно больше рассказать о материальном мире и о том, какие мысли и чувства он у них вызывает. Но они хотят не просто поведать нам факты жизни. Да, они хотят описать то, что пережили сами, но они хотят передать посредством этого описания какую-то идею. Писатели могут также прийти к осознанию, что в этом мире
нельзя найти смысл, и у них может возникнуть желание осудить любое человеческое несовершенство и непоследовательность. Как писал Томас Вулф: ‹Растерянный и ветром повергнутый в печаль, снова возвращается призрак›. Писатели хотят творить. Они хотят выразить невыразимое. Это почти желание быть Богом. Я не знаю, что это такое. Я не могу говорить за них.
Что касается меня, то я вовсе не стремлюсь сообщать обо всем, что видел и делал. Эти воспоминания о прошедших днях не так уж важны. Мне лично воспоминания других людей не кажутся очень интересными, так почему я должен думать, что кому-либо будут интересны мои воспоминания? Они интересны только мне, так как я чувствую любовь (привязанность) к себе, находящемуся в этом физическом теле. Это в свою очередь заставляет чувствовать интерес к тому, что я делал и видел. Для меня пережитое представляет определенную ценность, ну так что из этого?
И вот мы едем по дороге, глядя на холмы и шоссе, на толпы людей в городе и вывески магазинов. Время от времени я закрываю глаза, потому что смотреть на все это слишком утомительно, и к тому же я не вижу в этом никакого смысла. И тогда в уме, словно побуждаемом к деятельности вращением колес нашего фургона, начинают вереницей проноситься различные картинки. Я чувствую себя бессильным остановить эту поверхностную работу ума. Пытаясь повторять в этот момент мантру, я чувствую, что неспособен повторять Святые Имена в духе поклонения. Тогда я думаю: ‹Ладно, по крайней мере, я могу произносить: Харе Кришна, Харе Кришна, Кришна Кришна, Харе Харе / Харе Рама, Харе Рама, Рама Рама, Харе Харе. Это лучше, чем ничего›.
Даже мое желание рассказывать вам о том, чем я занимаюсь, наталкивает меня на одно и то же препятствие, выражающееся в вопросе: а есть ли мне на самом деле что сказать?
Но в целом все замечательно: мы едем в храм Харе Кришна, где стоят красивые Божества Радха-Говинда-Мадхава, да и сам наш фургон представляет собой передвижной храм, в котором есть изображения Шрилы Прабхупады, Панча-таттвы, Рагхунатхи даса Госвами, Рупы Госвами и Радхи с Кришной.
Иногда нас резко подбрасывает на сиденьях, и тогда мы смещаемся со своих мест, словно кули, однако мы вынуждены терпеть это. Белая разделительная полоса струится позади фургона. Ветер гудит в открытом на крыше окошке. Мадху ведет машину очень жестко, газуя и останавливаясь, газуя и опять останавливаясь, и меня кидает во все стороны.
Так или иначе, я думаю о вас и беседую с вами. Будем же просто служить Шриле Прабхупаде, хоть мы знаем еще так мало. Будем
74 июня, Нью-Майяпур, Франция
Дорогие друзья!
Первая часть утренней программы закончилась, и я вышел прогуляться в лесу. Я хочу взять вас с собой в лес на прогулку. Разве не для этого пишется письмо? Вы пишите письма, потому что хотите, чтобы в эту минуту друзья были рядом с вами. Мы можем сообщать в письме новости, однако больше всего мы хотим рассказать о том, что мы переживаем в эту минуту в том месте, где мы находимся, не так ли?
Я очень рад тому, что могу гулять в одиночестве. Чтобы войти в лес, мне нужно пройти мимо огромных открытых окон храма, в которых видны преданные, повторяющие мантру. Они видели меня, и я подумал, что кто-то из них выйдет и присоединится ко мне, но никто не вышел. Я удалился от храма и вскоре уже шел по лесной тропе. Вчера я видел здесь двух улиток с разноцветными раковинами. Эти желто-коричневые бороздчатые раковины показались мне похожими на твидовые пиджаки.
В это время я обычно готовлюсь к лекции по ‹Шримад-Бхагаватам›, однако сегодня я закончил раньше, так как почувствовал, что уже готов к лекции. В сегодняшнем стихе говорится о раскаянии. Аджамила говорит в нем: ‹Как же низок я, и как возвышенно всеблагое Имя Господа Нараяны!›. В комментарии Шрила Прабхупада говорит, что мы всегда должны сожалеть о своих прошлых поступках. Я лично не чувствую раскаяния, но мне нравится говорить на эту тему Что такое раскаяние и почему я не чувствую его? Меня привлекает мысль, что благодаря раскаянию, угрызениям совести и исправлению себя мы можем стать совершеннее. Совершенствоваться же крайне необходимо.
Преданные знают, что должны чувствовать раскаяние, и потому сожалеют даже о небольших ошибках или переживают из-за своих недостатков. Однако раскаяние - нечто более глубокое. Словарь определяет раскаяние как нравственные муки и угрызения совести из-за совершенного зла. В одном из комментариев Прабхупада говорит, что мы должны раскаиваться в том, что забыли о своем изначальном положении и пытаемся занять место Бога.
Я хочу чувствовать себя счастливым. Я не хочу испытывать угрызения совести. Однако раскаяние - неизбежная стадия, в чем убедился Аджамила.
Из-за того, что я совершал в этой жизни греховные поступки, я не способен сейчас думать только о Кришне. Я думаю о сексе, материальных вещах, к которым привязан, и о многом другом. Раскаяние может пробудить в нас истинное смирение, которое станет одним из наших свойств. Это неверно, что раскаяние противоречит той естественной радости, которую рождает сознание Кришны. Я не продумал еще этот вопрос до конца, но я попытаюсь сказать что-нибудь по этому поводу в своей лекции по ‹Бхагаватам›.
Мне нравится, что здесь очень густой лес. Из тех птиц, которых я здесь вижу, многие мне неизвестны, а если я спрашиваю у преданных, как называется та или иная птица, они говорят мне ее название на французском языке. Мне недостает здесь пения дроздов, зато я беспрестанно слышу воронье карканье. Вороны живут всюду.