Дорогостоящая публика
Шрифт:
(Во время званых коктейлей я постоянно шпионил за родителями.)
Но все же, хоть я и знал Отца достаточно хорошо, я продолжал считать, что не он мой настоящий отец. Мне казалось, что, возможно, где-то за кулисами поджидает другой, и что стоит мне на очередном званом коктейле хорошенько прислушаться и подкрасться близко-близко, как только осмелюсь, к дверям гостиной, и я непременно услышу мужественный, твердый, даже несколько грубоватый голос настоящего моего отца.
6…
Мы возвращались с прогулки, ветер дул в лицо; и как раз когда мы проходили мимо
— Видишь? Что я говорила!
Мы оказались прямо у него на пути, и джентльмен в автомобиле кивнул нам, изобразив на лице неопределенную улыбку. Сперва смутившись, Отец энергично ему кивнул и тоже улыбнулся. Но уйти с дороги не удосужился, потому человек в автомобиле — может, все-таки назовем его Григгсом? — на мгновение опешил. Улыбка медленно сходила у него с лица.
Наконец он предпринял единственно возможный шаг: опустил стекло окошка и высунулся наружу. Отец подошел к нему непривычно подпрыгивающей походкой. Нада с места не двинулась.
— Вы как будто наши новые соседи? Только что приехали, да? — сказал человек.
— Да, только что! — подхватил Отец.
Настал тот момент, когда они должны были либо узнать друг дружку, либо назваться, но по какой-то непонятной причине оба с тревогой глядели друг на друга и молчали.
— Симпатичный у вас дом, — проговорил человек.
— Очень, очень симпатичный! Да и кругом дома симпатичные, — отозвался Отец. — Весь городок симпатичный!
— Да, симпатичный городок, — растягивая слова, произнес человек. — Он глядел на Отца как-то растерянно и с досадой. — Я недавно поселился здесь, в Фернвуде, все не могу налюбоваться.
— Здесь, в Фернвуде? — переспросил Отец. Но тут же, спохватившись, залился краской, рассмеялся и с энтузиазмом подхватил предложенную тему. — И мы тоже только недавно приехали, хотя уж вам-то это, разумеется, известно, ха-ха! Кажется, вы упомянули об этом? Или, может, я сам? Хотя вы сказали, что это вы здесь недавно! А мы здесь всего неделю. А вы уже сколько?
— Примерно столько же.
Этот человек, потенциальный Григгс, силился не смотреть на Наду, которая грозно не сводила с него глаз. Несколько секунд длилось неловкое молчание. Я переминался с ноги на ногу на тротуаре. Нада обняла меня, поцеловала в ухо, приговаривая:
— Бедный малыш, ты совсем замерз, а этот кретин в машине продолжает прикидываться, будто совсем нас не знает. Глупость какая! И наш папаша, еще больший кретин, прикидывается, что и он его не узнает.
— Надо бы как-нибудь пообщаться, — сказал Отец.
— Прекрасная мысль, — сказал тот, в машине.
Он смотрел на Отца, улыбался, а подбородок у него дрожал, как будто в облике Отца было что-то непостижимо пугающее. А может, человеку в машине не верилось, что это действительно Отец, Элвуд Эверетт собственной персоной. Было странно, что они не называют своих имен, обмениваются рукопожатием, как обычно делают взрослые при встрече, будто каждый из них повстречал как раз то существо, которое ему менее всего приятно видеть. Оба — и отец, и тот человек — вели себя противоестественно, и подобная невоспитанность создавала у обоих ощущение неловкости. Отец нервозно разглагольствовал по поводу чудесного и здорового воздуха, по поводу состояния экономики, по поводу условий для лыжного отдыха где-то невесть где, пока наконец Нада не велела мне пойти за ним. И я пошел и дернул Отца за рукав. Человек в автомобиле — теперь я уж и сам не знал, Григгс это или нет — был вынужден отреагировать на мое появление: он нехотя перевел на меня взгляд. Мне показалось, будто я уловил в его глазах затаенное, неловкое опознание, но это длилось всего лишь миг.
— Мой сын Дики, — сказал Отец.
— Да, Дики, Ричард.
— Как, вы его знаете? — воскликнул Отец.
Эти взрослые мужчины смотрели друг на друга и заливались краской. Вот теперь вполне можно было бы поинтересоваться, встречались ли они в прежней их жизни, всего лишь несколько недель тому назад; однако этот момент они упустили, оба упорно и отчаянно молчали, так и не найдя что сказать.
Наконец Нада нарушила молчание:
— Ты идешь, Элвуд? Нам пора домой.
— Жена зовет, — сказал Отец с легкой усмешкой.
Человек поднял брови, изобразив на своем лице небрежное удивление и, переведя свой взгляд на Наду, стоявшую от него в нескольких метрах, уставился на нее так, словно бы впервые заметил. Он изобразил легкий кивок, на который Нада не прореагировала.
Когда Отец догнал нас, мы с Надой уже были на полпути к дому.
— Ну? — сказал Отец.
— Так он это или не он? — спросил я.
— Вот именно? — подхватил Отец.
Нада не отвечала.
— Ну? И что из этого? Разве он узнал меня? Или я его? — говорил Отец.
— По-моему, это он, — сказал я.
— Почему ты так решил? — вскинулся Отец, заливаясь фальшивым смехом. — Ты ведь с Григгсом не знаком. Тебе его узнавать в последнюю очередь…
— По-моему, это он.
— Но он ведь меня не узнал!
— Нет, узнал!
— Нет, не узнал!
— Нет, узнал.
Нада презрительно фыркнула.
— Мерзавец, как и мы, испугался, увидя нас. Теперь уж нам друг от друга никуда не деться.
— Да нет, не думаю, что это он, — сказал Отец.
— Нет, это он! — сказала Нада.
7…
Фернвуд был городок невинный и дорогостоящий, однако именно с него начались все мои беды. Именно в Фернвуде начался распад моего детства. Вы, прошедшие детство до конца, теперь уж не помните, какое оно было. По-вашему, ребенок — это некая цельная простейшая структура, и ежели эту структуру разрубить первым попавшимся под руку топором, обнаружатся две одинаковые половинки, заполненные хрустящим леденцом. На самом деле не хрустящий леденец у ребенка внутри, а безысходная, чем только не наполненная, клокочущая лава, где все перемешано, все перепутано. Но стоит ребенку начать разбираться в этом сумбуре, и он перестает существовать как ребенок, он превращается в нечто иное — во взрослого, в животное. Как вы считаете, не слишком ли я серьезен, не слишком ли умен? Не слишком ли впечатлителен? Да, это правда, я впечатлителен. Да, я серьезен: ведь кому еще взбредет в голову столько пыхтеть над этой ужасной пишущей машинкой (ах, если бы я мог позволить себе электрическую!), поливая собственным потом старые клавиши неизвестно ради чего! А уж что я умен, это точно. Я умен. В следующей главе я поведаю вам о данных своего интеллекта, что должно укрепить ваше доверие к моим словам.