Дорогой бессмертия
Шрифт:
Не слава нужна ей, комсомолке. Савельевой руководило чувство долга. Измайлов был руководителем подполья. Его не стало. И как-то само по себе, без всяких обсуждений, старшинство перешло к ней. Тяжело стоять у руля во время бури. Сейчас требовалось идти только прямым курсом.
В непроглядную ночь переодетые и немецкую форму трое смельчаков направились к железнодорожной станции, идя в обход района складов. Алексей предупредил спутников:
— Слушать мою команду. Держаться всем вместе. Со склада снаряд возьмет Вольный.
Шли осторожно, придерживались разработанного маршрута. Нелегко ориентироваться в темноте, но зоркие глаза Вольного
До крайнего склада оставалось не более пятидесяти метров. По расчетам смена караула должна быть в два часа ночи. Осталось подождать десять минут. Присели. Каждый погрузился в собственные мысли. Все трое неловко чувствовали себя в немецкой форме, давили ремни. В такой поздний час можно было бы явиться сюда и в обычных гражданских костюмах. Но так все-таки безопаснее. На станции форма их выручила — никто не остановил, открыли «зеленую улицу».
Ночная тишина таила в себе много неожиданностей. Каждый шорох превращался в грохот. Казалось, все предостерегает, выдает, преследует. Когда раздались шаги караульных, подпольщики насторожились. Замена произошла. Теперь за дело. Алексей пошел первым. Тихо. «Почему молчит? Что случилось?» — недоумевала Паша.
Ткаченко возвратился через три минуты и скомандовал: «Назад!» Догадавшись о смятении друзей, он добавил: «Выйдем из зоны, объясню».
— Мы разведали плохо, — наконец заговорил Ткаченко. — Прилегающая к складам территория обнесена колючей проволокой в два или три ряда. Главные проходы освещены прожекторами. Кругом усиленная охрана, — после короткой паузы добавил: — Безрассудно рисковать мы не имеем права.
Не согласиться с доводами Ткаченко было трудно. Если допустить мысль, что удалось бы пробраться через колючую проволоку, все равно нет никакой гарантии того, что удастся проникнуть в склад и вынести снаряд из такой защищенной зоны.
На следующий день Паша снова вернулась к этой мысли. Ей стало обидно и за срыв операции и за то, что она не смогла повлиять на ее исход. Нет, это был бы глупый риск. Сколько нас осталось? Мы должны беречь людей.
— Как же мы выйдем из этого положения? — тормошила Паша Алексея Дмитриевича. — Ведь мы же должны выполнить задание подпольного обкома!
Ткаченко думал. Паше надо сказать правду.
— Наш план несостоятелен. Даже если бы мы все погибли, он не осуществим.
Несмотря на поразительную ясность этих суждений, Савельеву угнетало сознание своего бессилия. Паша решила еще посоветоваться с подругами. Кроме того, она попытается кое-что выяснить у немецкого переводчика Герберта. Совсем недавно она имела с ним откровенную беседу. Герберт рассказал ей, что он сын русского фабриканта, который во время Октябрьской революции бежал из России. Жили они вначале во Франции, а затем поселились в Германии. Вскоре умерла его мать, а через год отец женился на немке. Мальчика Гришу стали называть Гербертом, а потом как-то удалось в документах изменить национальность. Так он стал немцем. Немецкое происхождение открыло ему дорогу в учебные заведения, где он изучал русский язык. Так он стал переводчиком, а позднее попал на работу в гестапо.
— Теперь вы понимаете, почему я не разделяю жестокостей гестаповцев? — говорил он Паше.
— Однако вы у них работаете! — попробовала Паша возразить.
— И в то же время помогаю вам.
— Спасибо…
— Нет, благодарность мне не нужна. Я выполняю долг своей совести.
В другой раз Герберт признался, как он любит произведения Толстого, Пушкина,
— Как богат духовный мир русского народа! — открыто восторгался Герберт. — И когда я нижу его терзания, то, как варварски уничтожаются памятники культуры, когда в смрадной камере пыток я вижу кровь, слышу крики и проклятья, я не могу бездействовать. Вы меня понимаете, Паша? Наконец вы поймете, почему я так нуждался в знакомстве с вами.
Паша тогда спросила Герберта:
— Почему бы вам не перейти в партизанский отряд?
— Для чего?
— Ну как для чего, будете вместе с советскими людьми бороться против фашизма.
— Разве я там принесу больше пользы, чем работая в гестапо? Думаю, что нет. В партизанском отряде и без меня много людей, а вот в гестапо нас мало.
Паша вспомнила о Герберте, намереваясь обратиться к нему за помощью. Но события неожиданно развернулись иначе.
Знакомый инженер-железнодорожник известил Ткаченко о предстоящей этой ночью погрузке боеприпасов со складов в вагоны. Порожняк уже подготовлен и стоит на запасном пути.
— События вносят коррективы, Паша, — повеселел Ткаченко. — Вот когда мы можем еще сделать попытку. Конечно, будут грузить и химические снаряды.
Осведомившись, на какой станции предполагается погрузка, Паша известила об этом находившегося у Марии Ивановны Дунаевой связного партизанского отряда.
— Сегодня. В полном боевом! — предупредила он Вольного.
— Где встречаемся?
— Приходи через час к Алексею Дмитриевичу. Вместе все обсудим.
Немцы грузили снаряды в крытые железнодорожные вагоны. Шум машин, краткие распоряжения офицеров, лай собаки — все тонуло в спугнутой ночи. Ткаченко, Савельева и Вольный, облачившиеся в немецкую военную форму, издали следили за передвижением автотранспорта. Машины с небольшим интервалом подъезжали к вагону, и солдаты уныло сгружали ящики. На каждой машине и у вагона стояли часовые.
Погрузили уже два вагона, а подпольщики все выжидали удобного случая. Когда к станции подъехали две грузовые машины и стали на расстоянии в десять-пятнадцать метров друг от друга, Ткаченко и Вольный незаметно подошли туда, где, по их расчетам, могла остановиться третья машина. Паша осталась на месте: в случае какой опасности — должна просигналить.
Шоферы второй и третьей машины пошли помогать разгружать первый грузовик. Но на посту стояли часовые.
— Хальт! [15] Кто идет? — окликнул часовой третьей машины подходившего Ткаченко.
15
Стой!
— Поверяющий, — ответил на немецком языке Алексей Дмитриевич.
— Пароль?
Часовому не пришлось услышать ответ. Вольный успел обойти его сзади и финкой ударить в затылок. Часовой упал. Ткаченко изготовил автомат, а Вольный бесшумно забрался в кузов. Глаза свыклись с темнотой, н Ткаченко отчетливо увидел впереди силуэты двух других часовых.
Паша, оставшись одна, присела и нервно пощипывала засохшую травку. Незаметно нащипала целый ворох. Почему так долго? — волновалась. Наконец показались. Трудно различить, какой предмет нес в охапке Вольный, но Паша догадалась, и от этого чаще забилось сердце.