Дорогой ценой
Шрифт:
Николай поцеловал это милое, застывшее лицо Мирослава, которого ни боль, ни злой сон уже не могли разбудить. Затем Николай удалился, и усопший остался один. Но, когда Никуша закрыл за собой дверь, он болезненно вздрогнул от слов: «Николай, это ты? Что ты здесь делаешь? Куда ты идёшь?»
— К тебе, отец, — ответил он серьёзно, снова открыл дверь и впустил Коримского.
— Зачем ты проводишь здесь всю ночь, сын мой? — спросил аптекарь озабоченно, и его гордый взгляд едва коснулся умершего провизора. — Ты можешь себе повредить, а ему уже ничто не поможет
— Да, моего доброго родного брата я уже не могу вернуть к жизни. Ему моя помощь уже не нужна.
Холод в голосе сына неприятно задел Коримского.
— Отец, я хотел бы знать, предлагал ли ты Мирославу аптеку?
— Да, — ответил Коримский глухо.
— И что он тебе ответил?
Коримский хотел возмутиться и обойти прямой ответ, но это ему не удалось. Глаза сына неумолимо смотрели на него, а рядом был также живой свидетель — доктор Раушер. Коримский в довольно мягкой форме передал сыну тот разговор и последние слова провизора. Он хотел ещё добавить, что виновата в этом деле главным образом неправдивость Мирослава, но сын с такой мольбой и выражением боли протянул руки к нему, что он испугался.
— Нет для тебя извинения, отец, — сказал он чужим голосом. — Не тебе обвинять его в неправдивости, только не тебе!
— Николай!
— Нет, — повторил сын огорчённо, — ты нас всех обманывал и не покаялся в этом. Отец, посмотри на это прекрасное чистое чело! — Со слезами на глазах молодой человек гладил лицо умершего. Ты никогда не пожалел о том, что запечатлел его печатью позора?
Тебе сердце твоё никогда не говорило, кто к тебе пришёл, чтобы служить тебе?
— О, ужас! О чём ты говоришь, Николай? — застонал Коримский, закрыв лицо руками.
— Правду, отец! Посмотри, здесь лежит мой родной брат, которого я никогда не забуду, замученное сердце которого всегда будет стоять между мной и тобой! Здесь лежит твой отвергнутый, брошенный сын — сын бедной Людмилы Боринской! Я нашёл у него дневник, содержание которого мне всё объяснило. Прочти его, а потом рассуди, есть ли для тебя на земле оправдание и вправе ли ты обвинять.
Словно поражённый молнией, Коримский упал в кресло. Голова его поникла. Он слышал, как Николай ушёл и оставил его наедине с покойником. Трудно себе представить состояние такого отца! Это самый ужасный суд на земле, когда собственный сын, уважавший и любивший отца больше всего на свете во праву осуждает его.
Коримский был один. Вокруг царила гробовая тишина. Он слышал своё дыхание, стук собственного сердца. Изредка вспыхивала свеча… И в то же время Коримскому казалось, что он слышит многоголосое пение, которое он когда-то слышал на этом месте.
«Радостно, радостно шествую в путь В вечный покой, где могу отдохнуть… Хоры спасённых навстречу поют, Радостно к вечному дому зовут.. Скоро окончу я путь свой туда, Где позабуду невзгоды труда. Чуждым не буду скитаться душой: Радостно встречу я отдых святой. Там все друзья пред Иисусом стоят, Пламенем вечного счастья горят И воспевают в восторге души: Радостно, радостно к нам поспеши. Сладкого пения голос звучит, Сердце стремлением к небу живит Звуки чудесные радостны мне, Радостно шествовать к дивной стране. Смерти оковы меня не страшат. Встретит её мой бестрепетно взгляд; Смерти закон был Христом побеждён, Радостно мне, и не страшен мне он. Вечности утро там ярко взойдёт… Смерти не будет, и горе пройдёт… Дивному Богу тогда воспою Радостно в вечном прекрасном раю»Страдания Мирослава закончились. Людям он послужил, для него наступил вечный день и мир. Тот, кого Господь принял, когда он был одиноким и брошенным, не видел теперь отчаянную боль человека, не слышал его душераздирающие жалобы, не чувствовал его поцелуи, которым он осыпал его. Он ничего не чувствовал — было поздно!
Когда слуги на другое утро в коридоре встретили своего господина, они увидели согбенного человека с потухшим взором, которого едва можно было узнать. Словно буря сломала дерево, которое не хотело согнуться.
Трудно описать, какое впечатление произвёл этот внезапный случай на всю семью. Это был ужасный момент, когда вчера ещё столь гордый Коримский в присутствии всех признался, кто умер вчера у него в доме, к чему поражённый Аурелий добавил ещё некоторые пояснения. Нет, такие моменты описать невозможно ни пером, ни словами; зато они запечатляются в сердцах тех, кто их пережил.
На третий день молодого провизора похоронили в саду Коримского под старой стеной. Место было очень красивое, специально освящённое пастором из Раковиандля этой цели.
На похороны приехал также барон Райнер. У могилы Мирослава Урзина впервые Коримский и Райнер подали друг другу руки. Когда украшенный цветами гроб опускали в могилу, все плакали. Все присутствующие были его вечными должниками.
В похоронах участвовал также каплан Ланг. Когда уже все разошлись, он ещё долго стоял у могилы «мечтателя», размышляя о его жизни и смерти. Невольно вспомнились ему слова, сказанные когда-то умершим: «Никто на свете вам не может помочь, кроме одного Иисуса Христа».
«Если бы у нас была эта уверенность, которая была у него!» — подумал он печально.
После похорон Николай Коримский в присутствии всех подградцев, полюбивших Господа, сообщил священнику Н., что и в дальнейшем алчущие души будут собираться в его доме для разбора Слова Божия. И господин пастор не осмелился возразить. Они мирно разошлись, хотя Николай представил ему и Степана, сообщив пастору о своих планах с ним. Маргита воспользовалась присутствием свидетелей и сообщила священнику ещё раз о её переходе в евангелическую церковь.
Этим закончились похороны Мирослава Урзина, которого в Подграде ещё долго будут помнить.
ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ПЯТАЯ
Орлов, 1 декабря 19.. г.
Многоуважаемый пан маркиз!
Где-то под пальмами Египта Вы радуетесь теплу. У нас же дуют холодные ветры. Сейчас точно такая погода, как в тот день, когда неузнанный сын впервые переступил порог отчего дома, когда Свет в образе Мирослава пришёл к нам.
Мы в Подолине. Все заняты приготовлениями к путешествию.
А мне поручено сообщить вам о времени прибытия. К сожалению, я с ними ехать не могу: дедушка нездоров, и мы не можем оставить его одного — это первая причина. Во-вторых, моя врачебная практика так расширилась, что я не могу сейчас оставить моих больных. И в-третьих, не можем же мы оставить своё собрание.