Дорогой ценой
Шрифт:
Осмотрев всё, Коримский пошёл в аптеку. От изумления он остановился — так чисто и уютно выглядело всё вокруг! Ничего не было нового, но всё казалось новым, прекрасным. «Хорошо ты здесь устроил всё, — проговорил он вполголоса, — а теперь хочешь уйти? Очень любопытно, какую причину ты найдёшь, чтобы оправдать своё глупое намерение?»
Проходя мимо комнаты провизора, он открыл дверь. И снова его гордое лицо помрачнело. В комнате царил полный порядок, но всё в ней казалось чужим и нереальным. На столе не было больше книг, и на стене не висело больше изречение: «Прощайте, и прощены будете!». Недалеко от дверей стоял уже старый упакованный чемодан, на нём лежал такой же старый
Наконец в коридоре послышались знакомые лёгкие шаги, дверь отворилась, и перед ним появился его провизор.
— Я хочу вас спросить, — сказал Коримский после короткого иветствия, — по какой причине вы хотите оставить мой дом?
Коримский говорил холодным тоном. Перед своим провизором он не хотел унижаться.
~ С вами кто-нибудь поступил несправедливо в моём доме?
— Нет, но поверьте мне, пан Коримский, я вынужден уйти, — озразил юноша спокойно.
— Может быть, у вас и есть причины настаивать на своём, — начал тот снова со снисходительной приветливостью, — однако и у меня есть причины, чтобы вас не отпустить.
Урзин поднял глаза на него. В них было что-то очень странное.
— Вы едете куда-то к своим родным?
— У меня нет никого, пан Коримский.
— Или вы нашли более доходное место в другой аптеке?
Урзин отрицательно покачал головой.
— Ну, тогда вы никуда не уйдёте от нас, уже по той только причине, что мы, Коримские, не хотим оставаться у вас в долгу… Николай вас любит. — Он не может так просто расстаться с вами, как и вы с ним. С согласия моего сына и дочери я отдаю вам аптеку. Не отступайте, не бледнейте! Это не милостыня и не подарок, которые вы в своей гордости не приняли бы, нет. Вы выплатите мне за неё частями, потому что мы желаем, чтобы вы оставались у нас и стали членом нашей семьи. Так что всё остаётся по-старому с той лишь разницей, что пан аптекарь Урзин займёт комнаты около зала. Ну, ну, Урзин, не окаменейте только, — добавил он в своей добродушно-надменной манере.
На дворе наступила ночь. Коримский не мог видеть лица неподвижно стоявшего провизора. Он только заметил, что тот сильно побледнел. Коримский положил ему руку на плечо.
— Мирослав!
Он вздрогнул. Выражение бесконечной благодарности легло на его лицо. Он схватил руку Коримского и прижал её к своим губам.
— О, я благодарю вас за милость, которую вы мне хотите оказать! — произнёс он дрожащим от волнения голосом. — Да вознаградит вас Христос во веки вечные за то, что вы обо мне заботитесь, что вы даже готовы принять меня! Да воздаст вам Господь за это, но принять этого я не могу — поздно!
— Что вы сказали? — Коримский превозмог сильное желание обнять юношу. — Вы не принимаете нашего предложения?
— Я его не презираю, поверьте мне, но теперь поздно.
— Вынуждают ли вас обязательства перейти на другое место? — спросил оскорблённый в своей гордости Коримский.
— Да, господин мой, я должен поступить на другое место.
Позвольте мне объяснить вам, только не сердитесь, пожалуйста! — вопросил его Мирослав.
— И этот договор вы заключили за нашей спиной без нашего ведома? О, как позорно вы нас обманули своим лицемерием! Мы доверили в любовь, которой в вашем сердце не было!
— Позвольте, пан…
— Мне извинения не нужны. Я не намерен выслушивать ваши лживые доводы! Зачем все эти слова? Пошлите мне со своего нового места ваш адрес, чтобы я знал, куда послать вам долг. А теперь идите, но сейчас же, ибо я не желаю, чтобы мой сын встретился с вами и стал бы вас упрашивать остаться.
Повелительное движение рукой — и Урзин вышел, но не доходя до дверей, он обернулся.
— Пан Коримский, — сказал он голосом, каким, наверное, люди будут говорить друг с другом там, в непосредственной близости от Бога. — Если вы когда-нибудь пожалеете о своих словах и о том, что вы сейчас сделали, тогда вспомните, пожалуйста, что я вас простил и ушёл от вас с молитвой и благими пожеланиями.
После того, как дверь закрылась, Коримский постоял ещё некоторое время, борясь со своими чувствами. Потом он вдруг услышал взволнованные, обличающие слова:
— Пан Коримский, вы с этим молодым человеком обошлись крайне несправедливо, этого он не заслужил!
— Доктор Раушер! — воскликнул Коримский, поражённый. — Вы здесь? Когда вы приехали?
— К началу ваших переговоров. Я спешил сюда, так как я только что узнал на улице о вашем прибытии. Я спешил сюда, чтобы вас просить, любой ценой удержать Урзина в своём доме, и вот я вижу, как вы его выгоняете, не дав ему даже возможности объяснить, почему теперь уже поздно! Вы обвинили его в том, что он вас обманул! Он вас обманул?! Эта самоотверженная непонятая душа!
То, что вы не дали ему объяснить, я вам сейчас вместо него объясню. Завтра будет как раз три недели, как он приходил ко мне, чтобы попросить меня осмотреть его и узнать, сколько ему ещё осталось жить. Результаты осмотра ошеломили меня, и я вынужден был сказать ему правду, что он проживёт не больше трёх недель…
Коримский судорожно прижал руки к груди.
— А что с ним?
— Порок сердца, наверное, с детства. Он сказал, что родился преждевременно, и на пятнадцатом году жизни с ним случилось что-то очень тяжёлое, что продолжалось до восемнадцатилетнего возраста и значительно ухудшило его здоровье. Этот молодой человек уже много страдал, и он переносил все страдания с удивительным терпением. Для него опасно любое волнение. Около года назад врач сказал, что жить ему осталось не больше года. Но у вас он слишком много работал. Кроме того, его сердце страдало вместе с вами, а это ему было вредно. Он погубил себя у вас, и в благодарность за это вы ему теперь указываете на дверь! Мне жаль, что приходится так с вами говорить, пан Коримский, но я скажу одно: вы должны признаться, что никому не причинили большего зла, чем этому молодому человеку. Однако позвольте мне посмотреть за ним.
— Доктор Раушер, то, что вы мне сейчас сказали, действительно правда? — проговорил Коримский с трудом.
— Правда.
— А если вы это знали, почему же вы мне не сказали об этом?
— Я хотел было сказать вам, но он попросил меня не делать этого. А потом случилось несчастье с вашей женой… В то время я вам не хотел об этом писать и ждал, когда вы приедете… Теперь пустите меня к нему! Или вы действительно хотите, чтобы он, уйдя таким взволнованным, где-то по дороге умер?
— Удержите его и просите от моего имени остаться. Я не могу сейчас идти к нему, но я приду, — простонал Коринфский.
Доктор поспешил вниз по лестнице. Когда он открыл дверь в комнату провизора, то увидел картину, которую не забудет всю жизнь. Около дивана, склонив голову к груди пожилой женщины, стояла молодая девушка. Обе тихо, но горько плакали. У ног лежащего стоял на коленях плачущий мальчик. На диване лежал Урзин. «Теперь всё сделано и мне ничего не нужно», — говорило выражение его лица. Он находился на земле в своём последнем сне, от которого его уже не разбудит жестокое слово.
— Мирослав! — раздался в комнате крик ужаса.