Дорогой длинною

Дробина Анастасия

Знаешь ведь, всё равно убегу.

В последнем Илья уже не сомневался. Тяжело вздохнув, он махнул рукой, и Кузьма, блеснув напоследок виноватой улыбкой, исчез в толпе. Вскоре до Ильи доносился лишь его голос:

– Два с гривной за вот это непотребство?! Бога побойся! Сам ты, Стёпка, жмот! Пузо отрастил, а совести нету! Да твой пинжак и рубля не стоит! И потом, не его ли Толоконниковых дворник второй день с полицией ищет? И к нему ещё сундук с салопами? Хоть бы перелицевали, мазурики липовые, право слово! Осторожнее, смотри… Пятьдесят копеек даю, последнее слово. По рукам?

Ответа "липового мазурика" Илья уже не слышал, свернув в сторону от Сухаревой башни. Настроение было препаршивейшим. Мало того,

что оказался никуда не годной нянькой, так ещё и торчи здесь теперь на жаре без всякого дела и думай, как оправдываться вечером перед Митро. Чёрт знает что… Лучше бы на Конную пошёл.

Прошло уже больше месяца с того дня, как он с семьёй приехал в Москву, и с каждым днём Илья всё больше и больше убеждался: не нужно было этого делать. Самому ему, конечно, было всё равно, где орать на Конном рынке, но вот Настька… Настьку словно подменили. Жена, казалось, сбросила полтора десятка лет, снова превратившись в девчонку-певунью. Каждый вечер она ездила с хором в ресторан, возвращалась вместе со всеми под утро, и Илью до белого каления доводили её сияющие глаза и не сходящая с губ улыбка.

Сам он выезжал с хором не так уж часто: не было ни нужды, ни охоты. В Москве, впрочем, многие помнили знаменитого тенора Илью Смолякова, и несколько раз Митро просил: "Смоляко, поехали, с утра сегодня от купца Рукавишникова мальчишка прибегал, вечером желают тебя слушать". В таких случаях Илья не отказывался, ехал вместе со всеми, пел, получал деньги, – а наутро с облегчением шёл на Конную площадь. И никак не мог понять, почему его так злит Настькино радостное лицо, её пение по утрам, улыбка, с которой она принимала в нижней зале прежних поклонников, её занятия с Дашкой, которая теперь всё чаще выезжала с цыганами. Чему, спрашивается, было злиться? Что жена успокоилась наконец, что ходит весёлая, что слепая дочь при деле и при деньгах? "Совсем сдурел, морэ… - уговаривал Илья сам себя.
– Она на тебя семнадцать лет жизни положила, ни дня счастливой не была, только-только вздохнула свободно, а ты бесишься. Уймись, своим делом занимайся. Старый уже, а ума всё нету…" Уговоры эти помогали ненадолго. Настя, знавшая мужа как свои пять пальцев, уже посматривала тревожно, но вопросов не задавала. И даже это выводило его из себя: "Нарочно не спрашивает… Боится, что велю собираться и съезжать из Москвы. Дура! Ещё и детей за собой тащит!" Особенно раздражало то, что Гришка, старший сын, которому Илья рассчитывал передать своё умение и опыт в лошадиных делах, теперь и вовсе думать забыл о кровном цыганском ремесле и с утра до ночи пиликал на скрипке. В хоре без него уже не могли обойтись, и Илье даже не хотелось спрашивать: идёт ли сын сегодня с ним на Конную или нет. Знал: можно и не спрашивать, дать подзатыльник, погнать с собой… но что в этом толку? Всё равно мальчишка будет смотреть поверх лошадиных голов куда-то в небо и думать о своей скрипке да о романсах. Родил на свою голову… Не цыган, а свистулька купеческая, тьфу! Одно хорошо - Дашка довольна. Ездит с хором, поёт и даже улыбаться начала. Пусть. Хоть какое-то счастье у девочки должно быть. В глубине души Илья знал: только ради одного этого он не уедет из Москвы.

Неожиданно в течение его невесёлых мыслей ворвался знакомый насмешливый голос:

– Так что ты, изумрудный, к нам не приезжай больше. Честно говорю – незачем.

Голос послышался так близко, что Илья вздрогнул и повернулся. В трёх шагах от него, на ступеньках магазина "Мануфактура Фёдора Зайчихина", стояла Маргитка. Она была в простом ситцевом платье, шляпу держала в руке, и две толстые иссиня-чёрные косы свободно лежали на спине. Мельком удивившись, до чего же Митро распустил дочь - одна, на Сухаревке, среди бог знает какого жулья!
– Илья поискал глазами того, с кем она разговаривала.

Искать

долго не пришлось: высокий парень стоял перед Маргиткой, опираясь одной рукой о стену магазина. Он был выше девчонки на две головы, на широких плечах, казалось, вот-вот затрещит новая красная рубаха. Картуз парня был лихо сбит на затылок, и из-под него на загорелый лоб выбивался чёрный кудрявый чуб. "Цыган, что ли?" - заинтересовался Илья, подходя ближе.

Физиономия парня вполне смахивала на цыганскую: густые брови, наглейшие чёрные глаза, белые зубы. Да куда же Митро глядит!
– снова поразился Илья.

Как гриб у него, что ли, девка растёт?

Как раз в это время Маргитка шагнула было со ступенек, но парень вытянул руку, останавливая её. Протяжно, сквозь зубы сказал:

– А ты меня не учи. Сеня Паровоз - сам себе царь и бог. Пожалаю - приду.

– Ну, приходи, коль соображенья нет, - зло сказала Маргитка. Илья видел, как побледнело её лицо и как сдвинулись к переносью брови.
– Да только я к тебе не выйду.

– Отец велит - и выйдешь.

Маргитка вспыхнула было, но тут же справившись с собой, издевательски усмехнулась.

– Оно, конечно, верно… Отец велит - выйду. Вот через отца теперь со мной и разговаривай!
– Она отбросила задерживающую её руку и сбежала со ступенек.

– А ну стой!
– рявкнул парень.

Илья почувствовал, что пора вмешаться. Быстро подойдя к магазину, он взял стоящую к нему спиной Маргитку за руку. Та вздрогнула, дёрнулась было в сторону, но, обернувшись, растерянно улыбнулась:

– Илья? Что ты здесь делаешь?

– Совсем стыд потеряла?
– спросил по-цыгански Илья. Не дожидаясь ответа, хмуро посмотрел на парня: - Оставьте девочку, господин хороший, душой прошу.

– Это ещё кто?
– удивился тот. Чёрные глаза его сузились. С некоторым беспокойством Илья подумал: вот только драки ему и не хватало.

– Дядька это мой, дурак, - выручила Маргитка.
– За мной пришёл. Всё, Сеня, дорогой, прощай навек. Гуляй, соколик, с ветерком да без пыли! С богом, до свидания!

Она молола чепуху с улыбкой, но Сеньке явно было не до смеха, а Илье – тем более. "Что же такое получается? Он ей кто? Неужели…" Сеньке, наконец, надоели издевательства девчонки. Процедив сквозь зубы: "Попомнишь ещё, зараза…" - он легко сбежал со ступенек и исчез в толпе.

В ту же минуту Маргитка тряхнула рукой, освобождая запястье.

– Пусти, Илья. Чего вцепился?

– Не боишься?
– спросил он.

– Чего это?

– Что отцу расскажу.

С минуту Маргитка молчала, закусив губу. Затем недобро усмехнулась:

– Не боюсь. Трепи языком, раз баба, а не цыган.

– Дура!
– Илья едва удержался, чтобы не залепить нахалке оплеуху.
– Кто он тебе? Ты с ним была, что ли?

– Тебе какое дело? Сватать собрался?

– Ах ты!..
– Не выдержав, Илья замахнулся.

Но Маргитка ловко увернулась, вскочила на ступеньки. Без улыбки, враждебно сказала:

– Тронешь - загрызу.

Её широкие ноздри, раздувшись, задрожали, зубы оскалились, и Илья невольно отшатнулся. Справиться-то он с ней, конечно, сумеет, но без глаза его эта ведьма вполне может оставить. А стоит ли она того, холера?

– Отец знает?

– Нет.
– Маргитка, остывая, исподлобья взглянула на него.
– Зачем ему знать?

– А как ты замуж собираешься?

– Никак. Очень надо!
– Маргитка в упор посмотрела на Илью и вдруг залилась смехом.
– Господи, морэ, а ты-то что беспокоишься? Смотрите вы, он волнуется, как я замуж пойду! Да что там, замужем, хорошего? Сосунков сопливых плодить? Мужнину рожу пьяную наблюдать? Из-под кулака у него не вылазить? А меня трогать нельзя, если меня кто зацепит - убить могу! Я - бешеная!