Дорогой длинною
Шрифт:
– Не говори никому, девочка, - тихо попросила Зина, опять закрывая глаза.
– Не нужно, чтобы люди… чтобы цыгане… знали. Я завтра, как всегда, в ресторане выйду, буду петь. И… не беспокойся, больше уж не стану.
– Не бойся, - Настя плотнее укутала её одеялом, - никто не узнает.
Поспать попробуй.
Зина кивнула, молча отвернулась к спинке дивана. Настя, наклонившись, вслушивалась в её дыхание, затем повернула голову на звук шагов.
– Добрый вечер, Илья. Зря тебя разбудили…
– Чего зря?
– пробормотал он.
–
Не то к утру весь дом выстудит.
– Подожди, - удержала его Настя, - поди сюда. Стеша, и ты тоже.
Слышали, что она просила? Чтоб ни одна живая душа не узнала!
– Всё равно пронюхают, - буркнула Стешка.
– Шило в мешке не удержится.
Настя пристально посмотрела на неё. Встала, взяла за руку:
– Идём-ка…
Растерявшаяся Стешка без спора прошла за ней в угол, где висела озарённая лампадкой икона Божьей матери. Настя остановилась прямо под образом. Красный свет лампады упал на её лицо, забился в глазах.
– Божись на икону!
– велела она.
– Божись, что никому не скажешь!
– Ну-у-у…
– Живо! А то знаю я тебя…
Стешка насупилась. Перекрестилась, обиженно проворчала:
– Чтоб мне от чесотки помереть, если сболтну кому…
Настя кивнула, выпустила её руку. Илья заворожённо смотрел на её потемневшее, усталое лицо с блестящими глазами, в которых плясал огонёк лампады. Казалось - две Богородицы перед ним, одна - там, за лампадой, а другая - тут, в двух шагах, смуглая и тонкая… Он заморгал, едва сумел выговорить:
– Мне… тоже забожиться?
– Ну что ты, Илья… - Настя слабо улыбнулась.
– Я знаю, ты никому не скажешь. Спасибо, что пришёл. Правда, окно как-то заслонить надо.
Кивнув, Илья пошёл в сени.
– Сестре своей она не верит, - оскорблённо выпалила Стешка ему в спину, – а чёрт знает кому, конокраду таборному…
– Не шуми!
– Настя, стоя у дивана, вслушивалась в дыхание Зины. – Заснула, кажется. Знаешь, нельзя её одну оставить. Я посижу тут до утра.
– Свихнулась?
– покрутила пальцем у виска Стешка.
– У тебя же жар, забыла?
– Забыла, - удивлённо подтвердила Настя. Присев на край кресла, дотронулась до висков.
– Ох… и правда, голова болит.
– Ещё бы ей не болеть!
– восторжествовала Стешка.
– Видел бы Яков Васильич, как ты тут по окнам скачешь кверху пятками, - убил бы!
– Ему тоже говорить ничего не надо… - Настя прикрыла глаза, облизала пересохшие губы.
– Вот что - давай-ка я тут останусь, - решила Стешка.
– Мы с этой коровой Фенькой хоть вещи соберём да просушим. И за красавицей нашей я пригляжу. А тебя Смоляко проводит.
Полчаса спустя Илья и Настя вышли из дома. Близилось утро, но на улице было по-прежнему темно. Снег перестал.
– Ты идти-то можешь?
– обеспокоенно спросил Илья.
– Не то понесу…
Сказав это, он почувствовал, что краснеет. Но Настя ничего не заметила.
– Ничего, я сама. Ох, как голова кружится…
– Держись за меня.
Он был уверен - откажется, но Настя послушно уцепилась за его локоть.
Вдвоём они медленно пошли по заснеженному переулку. Вокруг - тишина, сугробы, чёрные дома. Изредка мимо глаз пролетит, вертясь, заблудившаяся снежинка. Илья чувствовал, как вздрагивает у него под локтем тонкая, без рукавицы, рука.
– Холодно тебе? Хочешь мой кожух?
– Нет… Не вздумай. Это не от мороза, просто руки дрожат… после топора.
Илья промолчал. Они уже вышли из переулка, пошли по пустой, заваленной снегом Живодёрке. Илья думал о том, что вот он идёт вместе с Настей, и её рука зажата у него под мышкой, и рядом - ни души, и когда ещё так получится… "Ну и что?
– тут же поинтересовался кто-то ехидный и злой, сидящий внутри.
– Ну, давай, спроси - не пойдёт ли она за таборного вместо князя? Мало из тебя дурака делали - ещё раз окажешься…" Илья вздохнул.
Глядя в сторону, спросил совсем о другом:
– Как ты не побоялась в окно лезть? Высоко же… И осколки, я видел какие, торчали…
– Я уж потом испугалась. А тогда даже не думала ни о чём, только бы – скорее… - голос Насти вдруг задрожал, как у ребёнка.
– Но какой же мерзавец! Хуже собаки, так бы и убила! Вот что она теперь делать будет? Ты ведь не знаешь, Илья… За Зиной многие бегали. Купцы-миллионщики с ума сходили, Рябушин ей содержание тысячное предлагал, дом обещал купить и всё, что пожелает. Не шла же! Четыре года с Ворониным прожила. Он, конечно, тоже на неё денег не жалел, Зина много в хор отдавала. Она ведь не жадная совсем, у неё только вид такой… очень гордый. Любила его сильно… Как теперь будет, не знаю даже. Ох, голова как кругом идёт…
Илья молчал. Сам он был о Зине Хрустальной очень нелестного мнения, но, слыша дрожащий от негодования голос Насти, не спешил его высказывать. Бог с ней, с Зинкой… Может, и правда любила она этого, только какая теперь разница. Язык так и чесался сказать какую-нибудь гадость про князя Сбежнева, который вот тоже второй год обещает кое-кому, да всё никак не женится. Но впереди уже показался фасад Большого дома, старая ветла. Настя, вымученно улыбнувшись, вытянула руку из-под его локтя.
– Спасибо, Илья. Пойду я. Сейчас бы чаю с малиновым листом выпить…
– Лучше водки, - вспомнил Илья проверенный отцовский способ.
– С колёсной мазью и керосином. Всё как рукой снимает.
– С керосином?
– вздрогнула Настя.
– Бр-р… нет. Я лучше чаю. Иди досыпай, морэ. Спасибо тебе.
– Подожди…
Илья сам не понял, как это вырвалось у него. Он тут же испугался сказанного, умолк, отчаянно понадеявшись, что Настя не расслышала, не поняла. Но она тут же выпустила перекладину калитки и вернулась на улицу.
– Что, Илья?