Дорогой Джон
Шрифт:
Она принялась вращать бокал на столе. Я не знал, что и думать.
— Знаешь, забавная штука, — начала она. — Мне не все равно, что пить. Когда я выпила свой первый бокал, то не знала, хорошее вино или плохое. Теперь я стала разборчивой покупательницей.
Я уже не узнавал женщину, сидевшую передо мной.
— Не пойми меня превратно, — продолжала она. — Я помню, чему меня учили родители, и редко пью больше одного бокала перед сном. Но раз сам Иисус претворил воду в вино, я рассудила, что в этом нет большого греха.
Я улыбнулся этому силлогизму, сознавая,
— Я ни о чем не спрашиваю.
— Но тебе же интересно!
Некоторое время тишину нарушало лишь негромкое гудение холодильника.
— Мне очень жаль твоего папу, — сказала Саванна, ведя пальцем по трещине на столешнице. — Правда, жаль. Не могу тебе передать, сколько раз я вспоминала о нем в последние годы.
— Спасибо, — сказал я.
Саванна снова принялась вертеть бокал, пристально глядя на поднявшийся внутри маленький рубиновый водоворот.
— Хочешь поговорить о нем? — спросила она.
Вот уж в чем я не был уверен, однако сейчас, на этой старой кухне, слова находились удивительно легко. Я рассказал о первом и втором папиных инфарктах, о том, как проводил с ним отпуска, о нашей растущей дружбе и совместных прогулках, которые в конце концов пришлось прекратить. Я говорил о последних днях, проведенных с отцом, и о мучительных сборах в лечебницу. Когда я описывал похороны и нашу фотографию, найденную в конверте вместе с завещанием, Саванна взяла меня за руку.
— Хорошо, что снимок сохранился, но вообще я не удивлена.
— А я удивился, — признался я.
Саванна рассмеялась, и от ее смеха мне стало легче.
— Жаль, я не знала. А то бы приехала на похороны.
— Церемония получилась не особенно пышной…
— Этого и не нужно. Он был твоим отцом, вот что важно. Поколебавшись, она отпустила мою руку и отпила новый глоток вина.
— Ну что, готов ужинать?
— Не знаю, — машинально ответил я и покраснел, вспомнив ее замечание.
Саванна склонилась ко мне с широкой улыбкой:
— Может, я разогрею мясо и посмотрим, что из этого выйдет?
— А оно съедобное? — не удержался я. — Помнится, за время нашего знакомства ты ни словом не обмолвилась, что умеешь готовить.
— Старинный фамильный рецепт, — притворно возмутилась Саванна. — Ну ладно, ладно, это мама готовила. Вчера принесла.
— Правду не скроешь, — важно произнес я.
— Да, забавные законы у этой правды, — согласилась Саванна. — Всегда-то она открывается.
Она встала, распахнула холодильник и нагнулась, высматривая что-то на полках. Мне не давал покоя вопрос, куда подевался ее муж, раз обручальное кольцо по-прежнему на пальце. Наконец Саванна вытянула из белых недр пластиковый контейнер, щедро положила мяса в стеклянную миску и поставила в микроволновку.
— К мясу тебе чего? Может, хлеба с маслом?
— Спасибо, было бы здорово, — отозвался я.
Через минуту еда уже стояла передо мной, и поднимавшийся аромат разбудил во мне зверский голод. К моему удивлению, Саванна вновь села на свое место
— Ты разве не будешь есть?
— Я не голодна, — был ответ. — Я вообще в последнее время мало ем.
Она отпила глоток, как раз когда я проглотил первый кусок тушеного мяса, поэтому я не поинтересовался, по какой, собственно, причине такие строгости.
— Ты права, — признал я вместо этого. — Очень вкусно.
Она улыбнулась:
— Мама хорошо готовит. По логике вещей, мне полагалось это перенять, но я всегда была слишком занята. В юности — сплошная учеба, теперь — один сплошной ремонт. — Она указала на гостиную: — Дом-то старый. Может, так и не скажешь, но за два года мы проделали прорву работы.
— Дом очень красивый.
— Ты хвалишь из вежливости, но все равно спасибо, — отозвалась Саванна. — Ты просто не видел, что тут было, когда мы переехали. Настоящий хлев! В первую очередь требовалась новая крыша, но никто даже не вспомнил о ней, когда затевали ремонт. Крыша — синоним дома, и у нас как-то в голове не укладывалось, что ее периодически надо перекрывать. Почти все, что пришлось делать, стало для нас полной неожиданностью. Тепловые пушки, стеклопакеты, замена деревянных балок, источенных термитами, — словом, работали с утра до вечера. — На лице Саванны появилось мечтательное выражение. — Почти все делали своими руками. Конечно, здесь нужны новые шкафы и пол, но когда мы въехали, в гостиной и спальне во время дождя лужи стояли! Что оставалось делать? Пришлось выбирать. Первым делом сорвали старую кровельную дранку. Солнце жарит вовсю, температура под сорок, а я стою на крыше с лопатой и отдираю дранку. Все руки были в мозолях. Но, понимаешь, все это казалось правильным: два человека в начале своего пути вместе подновляют общее гнездо. В этом было такое… единение, что ли. Также и с полом в гостиной. На то, чтобы засыпать его песком и выровнять, ушло недели две. Мы его покрасили, покрыли лаком и наконец прошлись по новому полу с чувством, что заложили фундамент нашей будущей жизни.
— Ты рассказываешь о ремонте как о чем-то романтическом.
— Иногда тяжелый труд увлекает, как музыка. — Саванна заправила за ухо прядку волос. — Но в последнее время романтика пошла на убыль — теперь дом просто стареет.
Я фыркнул, закашлялся, чтобы скрыть смех, и, как у отца на кухне, потянулся за водой, которой рядом не оказалось.
Саванна оттолкнула стул и встала.
— Я налью тебе воды, — сказала она, наполнила стакан из-под крана и поставила передо мной. Я пил, чувствуя на себе ее взгляд.
— Что? — не выдержал я.
— Просто не могу поверить, как ты изменился.
— Да, ты. Стал как-то старше…
— Ну так время же идет!
— Нет, что-то изменилось в глазах. У тебя стал другой взгляд. Словно ты насмотрелся такого, что человеку лучше не видеть. Ты смотришь как-то… устало.
Я промолчал, но, заметив выражение моего лица, Саванна смутилась:
— Не надо мне было это говорить. Я ведь не знаю, через что тебе довелось пройти.
Я продолжал есть, обдумывая ответ.