Дорогой мой человек
Шрифт:
— Мы поговорим попозже, с вашего разрешения, — ответил Устименко. Это «с вашего разрешения» должно было означать язык дипломата.
Из рентгеновского кабинета Невилла привезли в операционную. Лицо летчика было мокрым от пота, но он все еще пытался шутить.
— Вы здорово взяли меня в оборот, — сказал он, облизывая губы. — Стоило мне посулить вам деньги, как лечение пошло по-настоящему. Американцы-то правы!
— Да, — подтвердил Устименко, — деньги делают все. Я слышал, что за них можно даже купить себе титул. Вот я и
Невилл вздрогнул. Игла вошла сразу, Володя медленно потянул к себе поршень.
— Вы меня оперируете, док?
— Нисколько! У вас в плевре скопилась кровь — я ее убираю.
— Это будет дорого стоить?
— По-божески возьмем! — сказал Володя. — Люди свои, союзники! А можем, как и вы, в кредит!
Потом Устименко занялся перевязкой, это тоже было достаточно мучительно для Невилла, но он держался, хоть слезы и вскипали в его нарочно широко раскрытых глазах.
И только в палате он пожаловался:
— Здорово вы меня намучили сегодня, док!
— Я не мог иначе, — сказал Володя. — Я должен был во всем разобраться.
— И разобрались?
— Я теперь подумаю.
— А я выпью. Хотите виски, док? У меня тут отличное, шотландское…
Виски Устименко пить не стал. Ему предстоял еще разговор с Уордом. Разговор, судя по вчерашнему началу, безнадежный, но Володя не мог его не продолжить, не имел на это права.
— Сигару, чашку кофе? — спросил Уорд, когда Устименко вошел к нему в кабинетик.
Еще мокрые рентгеновские снимки висели перед экраном — Володя догадался, что сюда их принес Субботин.
— Это Невилл, — с приличным случаю вздохом произнес Уорд и протянул Устименке большую чашку черного кофе. — По-моему, ничего хорошего!
Устименко разглядывал снимки по очереди — все три: да, ничего хорошего!
— Неприятные снимки, — произнес Уорд, но по выражению его голоса можно было предположить совершенно обратное: именно такие снимки его устраивали — они укладывались в его концепцию. — Разумеется, жалко мальчика. Чрезвычайно богатые люди. Было пятеро сыновей — Лайонел последний. Единственный наследник крупного состояния…
Вдруг Володя различил глаза Уорда под очками: в глазах застыло мечтательное выражение.
— Богатые люди, — лаская голосом это такое недостижимое для него богатство, сказал Уорд. — И мать, которая совсем ничего не ценит и не понимает, бедняжка почти помешалась от горя. К ленчу накрывают пять приборов — как будто все они живы и все сидят с ней за столом. Отец покойный бригадный генерал — давно забыт, а мертвые мальчики с ней всегда. Понимаете, войну эти ребята восприняли как большой спорт, как олимпиаду или еще что-то в этом роде. Немного бренди, док?
Бренди Володя не хотел.
За окном все сыпался и сыпался мелкий, унылый весенний дождь, колотил в фанеру, заменяющую стекла. Поэтому и тихо так, что все затянуло дождем и туманом, иначе бы немцы показали себя. Весенний дождь, летний, осенний!
— Ладно, — после паузы сказал Устименко. — Перейдем к делу. Я думаю, что Невилла все-таки нужно оперировать!
— Ни в коем случае! — воскликнул Уорд.
— Сначала вы все-таки меня послушайте!
— Я не располагаю полномочиями! — веско сказал Уорд. — Я не могу решать эти вопросы.
— Но если я приглашен к больному, то вы обязаны знать мою точку зрения, — неприязненно и жестко сказал Устименко. — Понимаете?
Уорд сделал смиренное лицо. Смиренное и все-таки немножко независимое. Он заранее возражал, — не имея решительно никакого взгляда на вещи, он, на всякий случай, возражал. И всем своим видом он утверждал независимость своего образа мыслей и своей отсутствующей точки зрения.
— Пуля у самого корня легкого, — держа рентгеновский снимок так, чтобы расположение крупнокалиберной пули было видно и Уорду, медленно и старательно заговорил Володя. — Вы видите? Детям известно, что чем ближе инородное тело лежит к корню легкого, тем опаснее и сложнее операция. Но опять-таки местоположение пули в данном случае колоссально увеличивает опасность вторичного кровотечения. Вы согласны?
На всякий случай Уорд издал губами звук, в равной мере и отрицающий и утверждающий.
— Вторичные кровотечения безусловно опасны, — сказал Володя. — Так? Они могут, и не только могут привести, но, вероятнее всего, приведут к катастрофе. Операция же хоть и опасна, и трудна, и сложна, но не абсолютно невозможна, а наоборот, при хорошем общем состоянии здоровья может дать благоприятный исход. Таким образом, я считаю, что отказ от операции более опасен, нежели сама операция.
— Вы очень остро ставите вопрос, док! — сказал Уорд.
Устименко промолчал.
— Я бы лично не взялся за такую операцию, — Уорд был настойчив. Удаление пули при ранении легкого опасно, особенно в ранние периоды после ранения. Крайне опасно, и у нас это не рекомендуется.
— Кем не рекомендуется?
— Теми, кто меня учил.
— Вас учили в мирное время, — сказал Володя. — И учили профессора преимущественно мирного времени. Я по опыту наших врачей знаю, что риск операции на легких сильно преувеличен. Что же касается консервативного лечения вторичных кровотечений, правда, на опыте конечностей…
— Конечности ничего не доказывают! — воскликнул Уорд. — Решительно ничего! А смерть пятого графа Невилла у меня на операционном столе будет и моя смерть, — понимаете вы это? И опытом русских хирургов, да еще на конечностях, я ничем себе не помогу. Надеюсь, тут-то вы со мной согласитесь?
— Флагманский хирург генерал Харламов не откажется прооперировать Невилла, — произнес Устименко. — Я понимаю, что мой возраст…
— Ну, ну! — воркующим голосом возразил Уорд. — Мы высоко ценим ваши знания и ваш опыт, док! Но тут вопрос принципа, понимаете ли.