Дороже титулов и злата
Шрифт:
— Ба-а-абенька! — чуть не в голос возопила Груша, падая в ноги старушке и ухватившись за край ее ночного капота.
Аграфена Федоровна ойкнула, схватилась рукой за грудь, потом, покряхтывая, склонилась над Грушей.
— Что ты, что ты, душа моя, — дрожащим голосом оторопело произнесла она. — Чего так убиваться-то?
— Бабенька, — уже тише всхлипнула внучка, — горе-то какое…
— Идем-ка ко мне в горенку, лапушка, а то весь дом перебудим, — старушка тревожно оглядела полутемный коридор, — тогда расспросов не оберешься…
Она потянула Грушу за руку,
— Что ж мне делать далее, бабенька? Как быть? — подытожила Груша свое повествование.
— Что ж тут сделаешь, пташка моя? Слава Богу, ничего непоправимого не произошло. — Она мелко перекрестилась, благодарно глянув на темные иконы в углу.
— Да что ж могло еще хуже-то случиться? — изумилась Груша.
— Ну… — отвела глаза в сторону бабенька, — у мужчин много есть возможностей девице жизнь поломать. А здесь и делов-то, что имя другое у человека оказалось. Непорядок, конечно, но сей непорядок скорее дело полиции.
— При чем здесь полиция? — уставилась на бабеньку Груша. — Он мне сердце разбил, обманул…
— Неужто, о склонности сердечной у вас разговор был? — остро посмотрела на внучку Аграфена Федоровна.
— Нет… ни о чем таком мы не говорили, но…
— То-то что и «но». — Бабенька задумалась. — Оно, может, и лучше, что ничего, окромя взглядов, промеж вас не было. Сама, думаю, понимаешь, что он тебе ноне не пара. Так что, душенька моя, хочешь не хочешь, а из головы его выбрось. Завтра скажись больной. Я сама с ним переговорю.
Груша еще глубже зарылась лицом в изрядно уже промокшие подушки, плечики ее сотрясались от бурных рыданий, а душа, казалось, готова была разорваться разлететься на тысячи осколков. Как же ей теперь дальше жить, без него? Знать каждый час, каждый миг, что он где-то ходит по этой земле, занимается какими-то делами, но ей в его жизни нет места, как будто и самой Груши на этом белом свете не существует. Потому что теперь останется от нее одна бледная тень с зияющей пустотой внутри, которую заполнить мог только он, а без него обитать там будет ноющая, сосущая, вселенская тоска. Господи, больно-то как!
Бабушка все гладила и гладила внучку по огнистым локонам, шептала что-то успокаивающее, похожее на протяжную колыбельную песню, а сама в глубокой печали размышляла о том, что вот странно как на белом свете все устроено, будто разделен он высокими невидимыми стенами, за коими живут люди, как звери, каждый своей стаей, и не моги переступить эти стены — вмиг загрызут. Может ли столбовой дворянин жениться на девушке из купеческого роду? Да хоть на крепостной! Только с этого момента станут они изгоями, не принадлежащими ни к какому сословию. Чуждые для всех, вынуждены они будут жить анахоретами, затвориться в стенах своего дома. Выдержит ли такое вынужденное заточение даже самая пламенная страсть? Найдут ли они друг в друге не только любовь, но и понимание, дружеское участие, утешение? А дети? Как их растить?
За сими размышлениями Аграфена Федоровна и не заметила, как затихла, умаявшаяся от ночной беготни и переживаний внучка.
— Спи, птаха моя горемычная, — прошептала старушка, осторожно укрывая Грушу легким одеялом и осеняя крестом. — Спи. День будет, ох, какой трудный.
Прозрачные сумерки уже наполняли горенку, возвещая о близком рассвете.
17
Не было еще и девяти часов, когда экипированный по-дорожному Антоан спустился из своих «апартаментов» вниз. Дорожная коляска была готова, сундуки и багаж приторочены к экипажу. Пора было покидать полюбившийся ему дом Селивановых. Как можно скорее. Пусть у них останется доброе воспоминание об отважном ученом муже, любителе рыбной ловли господине Мечиславе Феллициановиче Марципанове. Князь Антоан Голицын пойдет своей дорогой и не нарушит своим драматическим появлением патриархального покоя гостеприимного купеческого семейства. А Грушенька… Антоан принял решение избежать прощания с нею, потому как мало надеялся на твердость своего характера и боялся поддаться искушению остаться… остаться, чтобы каждодневно видеть и слышать ее, прикасаться, целовать, наконец!
Нервно расхаживая по комнате, князь с нетерпением ожидал появления бабеньки, коей через Африканыча передал нижайшую просьбу уделить ему несколько минут. Он попрощается только с ней, сославшись на срочные известия, попросит извиниться перед Иваном Афанасьевичем, его домочадцами и, конечно, перед Грушенькой. И все! Именно так — с отчаянием и силой — и все!
— Мечислав Феллицианович, доброе утро, — раздался за его спиной энергический голосок Аграфены Федоровны.
— Доброе утро, мадам.
— С чего это я опять мадамой стала? Случилось что? Али почивал плохо?
— Простите, бабенька, — исправился князь, на секунду замешкался и следующую фразу: «Мне надо поговорить с вами», они произнесли одновременно.
Антоан растерянно замолчал, бабенька удивленно хмыкнула и, устроившись на своем любимом диванчике, изучающе уставилась на Голицына. Тот смущенно откашлялся.
— Прошу вас, говорите сначала вы, — предложил он.
— Нет уж. Я лучше вас послушаю. — Сложила она на коленях тоненькие морщинистые ручки.
— Хорошо, — вздохнул Антоан. — Бабенька, некоторые, не терпящие отлагательства дела требуют моего срочного отъезда. Я пришел проститься, поблагодарить вас за гостеприимство и ласку. Сожалею, что не успеваю попрощаться с Иваном Афанасьевичем и остальными домочадцами. Передайте им искренние заверения в моем уважении, добром расположении и дружбе. Я всех вас очень полюбил…
Антоан замолчал, не зная, что еще можно добавить.