Дорожный ужас прёт на север
Шрифт:
Я смотрел на собаку, не менее живую, чем пятью минутами раньше, лающую, хрипящую от ярости, поднимающуюся от злобы на задние лапы, но уже не испытывал ни малейшего страха. Домой я возвращался с легким сердцем. В полной уверенности, что с боксером миссис Буковски покончено. Готов спорить, то же самое испытывает художник, зная, что нарисовал отличную картину, или хороший писатель, не сомневающийся, что только что законченная книга удалась. Когда все хорошо, думаю, ты это просто знаешь. Возникает полная гармония между тобой и твоим творением, и это ни с чем не сравнимые ощущения.
Тремя
Мой рисунок оставался на асфальте целую неделю. Потом прошел сильный ливень и рисунок превратился в розовое пятно. Но до дождя он оставался очень четким. И пока сохранял четкость, на него никто не наступал. Я это видел собственными глазами. Дети, спешащие в школу, женщины, направляющиеся к торговому центру, мистер Шермерхорн, почтальон, все огибали его. Похоже, даже отдавая себе в этом отчета. И никто о моем рисунке не говорил, никто не спрашивал: «Что это за странное дерьмо на асфальте?» или «И как же это называется?» (Янтра, тупица). Они словно и не видели рисунка. Да только какая-то часть сознания их видела. Иначе чего им его обходить?
10
Всего этого я мистеру Шарптону говорит не стал, но рассказал о Шкипере. Решил, что ему можно доверять. Может, потому, что моя тайная сила знала: ему можно доверять, но думаю, дело не в этом. Все решило его прикосновение к моему плечу. Так мог прикоснуться только любящий отец. Нет, любящего отца у меня не было, но я могу представить себе, каким он должен быть.
Плюс, как он и говорил, даже если бы он был копом и арестовал меня, какие судья и присяжные не поверили бы, что Шкипер Браннигэн слетел с дороги из-за письма, которое я ему отослал? С учетом того, что в нем полно бессмысленных слов и непонятных символов, а написано оно парнем, который развозит пиццу и не смог сдать школьный экзамен по геометрии. Дважды.
После моего рассказа в салоне «мерседеса» надолго воцарилась тишина.
— Он этого заслужил, — нарушил молчание мистер Шарптон. — Ты это знаешь, не так ли?
Его слова стали последней соломинкой. Дамба рухнула и я разрыдался. Плакал минут пятнадцать, а то и больше. Мистер Шарптон обнял меня, прижал к груди, лацкан его пиджака промок насквозь. Если бы кто-то подъехал и увидел нас, точно решил бы, что мы — парочка геев, но кому охота сворачивать на стоянку у супермаркета после его закрытия? Так что мы сидели вдвоем, под желтым светом ртутных ламп, у площадки для тележек. «Не упрямься, тележка, — бывало говорил Паг, когда приходило время завозить тележки в здание супермаркета. — Ты же знаешь, что до утра „Супр Савр“ будет твоим новым домом». У нас это всегда вызывало смех.
Наконец, я смог перекрыть водяной кран. Мистер Шарптон протянул мне носовой платок, и я вытер глаза.
— Как вы узнали? — я не узнал свой осипший, дрожащий голос.
— Как только тебя засекли, провели рутинное детективное расследование.
— Да, но как меня засекли?
— У нас есть специальные люди, их не больше дюжины, которые отслеживают таких юношей и девушек, как ты, Динк. Они могут видеть, юношей и девушек с таким даром, как у тебя, Динк, точно так же, как спутники из космоса видят ракеты с ядерными боеголовками и атомные электростанции. Вы окутаны сиянием. Как мне говорил один из этих людей, желтым, — он покачал головой, чуть улыбнулся. — Очень хочется хоть раз в жизни такое увидеть. Или сделать то, что под силу тебе. Но, разумеется, мне также хочется, чтобы на один день, одного хватит, я смог рисовать, как Пикассо, или писать, как Фолкнер.
У меня отвисла челюсть.
— Это правда? Есть люди, которые могут видеть…
— Да. Они — наши ищейки. Колесят по стране, и другим странам, в поисках этого желтого сияния. Разыскивают спички, горящие в ночи. Вот тебя нашла одна молодая женщина, которая ехала по дороге 90 в Питтсбург, спешила на самолет, чтобы немного отдохнуть дома. Увидела тебя… или почувствовала, уж не знаю, как там у них происходит. Ищейки сами этого не знают, как ты не знаешь, что ты сделал со Шкипером. Ведь не знаешь?
— Что..?
Он поднял руку.
— Я говорил, что не все ответы тебе понравятся. В данной ситуации ты должен решать, исходя из того, что чувствуешь, а не знаешь, но кое-что сказать тебе я могу. Прежде всего, Динк, я работаю на организацию, которая называется «Трэн корпорейшн». Наша задача — избавлять мир от шкиперов браннигэнов, только тех, у кого сфера деятельности и возможности куда как шире, чем у твоего Шкипера. Штаб-квартира компании находится в Чикаго, тренировочный центр — в Пеории… там ты проведешь неделю, если согласишься на наше предложение.
Тогда я еще ничего не сказал, но уже знал, что соглашусь на его предложение. Соглашусь, чтобы он мне ни предложил.
— Ты — трэнни, мой юный друг. Лучше привыкай к этой мысли.
— Кто?
— Человек с характерными особенностями организма. В нашей организации есть люди, которые воспринимают твои возможности… то, что ты можешь сделать… как талант, способности, даже воздействие свыше, но они не правы. Талант и способности идут от характерных особенностей организма. Характерные особенности — основа, талант и способности — производные.
— Вам надо бы объяснить все проще. Не забывайте, я не смог закончить среднюю школу.
— Знаю, — кивнул он. — Мне также известно, что из школы ты ушел не потому, что глуп, а потому что не вписывался в общую схему. В определенном смысле, ты такой же, как все остальные трэнни, с которыми мне доводилось встречаться, — он рассмеялся, резковато, как смеются люди, которым в общем-то совсем и не весело. — Все двадцать один. А теперь слушай меня и не прикидывайся тупицей. Творческие способности — как кисть руки. Но на кисти много пальцев, не так ли?