Досчитать до ста
Шрифт:
– Т-ты извини, что с-сразу не предупредил. Не заметил т-тебя. На-на-на ле-ле-во, – проговорил Жаб. – Ви-видишь кусты? Беги к ним!
«Кусты?»
Но сейчас было не время рассуждать – я устремился в указанном направлении. Паутинник пыхтел позади. Зеленокожий становился все тяжелее.
Впереди поднимались непроходимые колючие заросли. Из толстых шаров на концах скрюченных ветвей торчали длинные шипы.
«Все! – промелькнула мысль. – Надо драться».
– Падай! – заверещал Жаб мне на ухо. Я упал, как подкошенный. Зеленокожий кубарем скатился на землю.
«Хлоп! Хлоп! Хлоп!» – раздалось
В воздухе просвистели десятки игл. Позади меня захрипел паутинник. Заскреб лапами по песку.
И – тишина.
Обернуться я не решался.
Жаб лежал на земле и благодарно таращился на меня.
– Готов! – сообщил он. – Метко бьют. Но ты не поднимайся, может, они еще не все запузырили.
– Что-что?
– Газовые пузыри лопаются и выстреливают семена с ядовитыми иглами. Бом-м-м! – хлопнул ладонями с перепонками между пальцев Жаб, подняв тучку песка. – И паутинник парализован. Потом из него новые кусты вырастут – на живом-то удобрении. Ты лежи, а я проверю, не осталось ли еще зарядов.
Неожиданно Жаб подскочил с воинственным криком метра на два вверх и рухнул обратно на землю. Над нами взвизгнули несколько игл.
– Ну, – сказал Жаб. – Отстрелялись. Можно вставать.
Вначале я перевернулся на спину и посмотрел на неподвижного паутинника. Кончики лап еще подергивались. Острые клыки вспахали землю. Похромавший мимо Жаб пнул розовое тело хищника, а затем остановился и задумался. Потом аккуратно выдернул несколько игл и спрятал в сумку.
Когда мы отошли на достаточное расстояние, Жаб зашлепал к паутине.
– Ты куда? – спросил я, но зеленокожий не ответил.
Вскоре он вернулся, трепетно неся выкопанный с землей белый цветок.
– Цветы? – удивился я. – Из-за них ты попался в паутину?
– Много ты понимаешь! – буркнул Жаб, пряча растение в сумку. – Видишь утес? Надо осмотреться.
– Что такое жизнь? – спросил Абсолют.
– Жизнь – это любовь, – ответил Бродяга.
– Очень странно. Я никогда не мог понять, что вы, люди, скрываете за этим словом, какой смысл вкладываете в непонятное для меня чувство. Но я с интересом выслушаю и другие твои версии. В следующий раз.
В свете ночного костра Жаб отбрасывал причудливую колеблющуюся тень. Потрескивали горящие ветки. Черное небо смотрело на нас двумя белыми глазами – лунами.
– Откуда ты знаешь человеческий язык? – спросил я.
– Я – умный! – с гордостью ответил Жаб. – Быстро учусь и все запоминаю.
Он протянул к огню надетого на прут большого жука.
– С самого утра хотел тебя спросить, – сказал через некоторое время Жаб с набитым ртом, – откуда у тебя шрамы на руке?
Я поднял к глазам левую руку. На запястье висел прибор с красной мигающей стрелкой, указывающей в сторону Недостижимых гор. Загоревшую руку от кисти до локтя покрывали тонкие полосы шрамов, идущие одна за другой. Я вспомнил нож в своей руке…
…Кто я? Где я?
Стены комнаты давили, словно захлопнувшаяся ловушка. Я открыл дверь и выглянул наружу. Вокруг теснились прижавшиеся друг к другу каменные дома. Над плоскими крышами возвышалась остроконечная башня. По узкой улице блуждал ветер, и глаза сразу запорошило колючим песком.
– Кто я? – спросил стоящий на улице человек. Он непонимающе смотрел на меня.
Я осторожно прикрыл дверь.
Комната сиротливо пуста: кровать, грубо сколоченный стол и шатающийся стул; холодные голые стены. Неужели это мой дом? На столе лежала записка, придавленная круглым устройством с кожаным ремешком. Сквозь стекло мигала стрелка, освещая пожелтевшую бумагу красными сполохами.
«Возьми», – было написано в записке корявыми буквами.
Я умею читать! Я схватил валяющийся на столе карандаш и вывел букву «В» под надписью. Затем «о», «з»… Так и есть – это мой почерк, мои каракули. Я оставил записку самому себе. До того, как все забыть.
Осторожно я застегнул устройство вокруг левой руки. И увидел… От ладони до локтя руку делили на равные промежутки тонкие шрамы. Правая рука коснулась ножен с изогнутым клинком на поясе. Я достал нож, повертел на ладони, прикоснулся пальцем к острому лезвию, а потом быстро провел по левой руке, оставляя порез. Возле локтя. В свободном месте.
Побежала тонкая струйка крови.
Зачем я это сделал?..
…– Ты отмечаешь шрамами каждое Очищение? – поинтересовался Жаб. – Люди столько не живут.
– Я знаю.
Наш мир вращается вокруг солнца, отсчитывая время. Короткая весна, наполненная бурными потоками и небесными радугами, сменяется засушливым летом и морозной зимой. Человеческая жизнь – сто пятьдесят оборотов. Максимум – двести. Не более. Каждые сто оборотов мы теряем память. Пропадают накопленные знания. Остаются лишь простые умения – читать, писать, разговаривать.
Жить.
Каждые сто оборотов – Очищение.
И мы рождаемся вновь, но уже взрослыми. Мы не помним, кто мы, как раньше жили, о чем мечтали и к чему стремились. Мы снова начинаем с чистого листа. Восстанавливаем свои жизни по записям, по строчкам в записных книжках. А в храме Времени монахи принимаются за свой отсчет до запретного числа. Мы не пишем его, не произносим. Число, означающее конец нашей жизни и новое рождение после Очищения, мы отмечаем штриховой линией.
«Я тебя помню», – говорим мы друг другу при встрече.
Но это – ложь.
Мы не помним ничего после Очищения. У нас есть только странные сны, словно отголоски прошлых жизней.
– Да, ты прав, люди столько не живут, – повторил я вслед за Жабом.
На левой руке – десять тонких линий-шрамов.
– Ты идешь в горы, чтобы найти себя? – поинтересовался зеленокожий.
– Может быть, – ответил я. – Ложись спать. Я первый на страже.
Жаб тут же воспользовался моим советом – шлепнулся на живот и мерно засопел. А я остался наедине с костром. Языки пламени освещали ночной мир, вырывали у него крошечное пространство, в котором можно было жить. Казалось, что там, в темноте, ходит, поджидая добычу, кто-то большой и страшный. Костер боязливо вздрагивал от дыхания огромного невидимки. Где-то в вышине пищали быстрые летучие мыши, гоняясь за ночными бабочками. Толстые крылатые насекомые прилетали к огню, врывались в круг света и погибали, вспыхивая яркими искорками. Черный мир тьмы вокруг жил своей собственной жизнью. Непонятной. Враждебной.