Досье генерала Готтберга
Шрифт:
Во-первых, самого профессора Лиза не нашла: в его доме, где он жил во время войны, и который она нашла по памяти без труда, жили совсем другие люди. Красномордая бабища в мокром от стирки переднике распахнула перед Лизой дверь и, смахнув рукавом пот с лица, скривилась:
— Чавось? — переспросила она, громко икнув, — какого еще профессора? Профессоров туточки нет. Вань, — она обернулась в комнаты, — тута профессора каковского спрашивают. Вань, поди! — из глубины дома раздался пьяный рев:
— Кого принесло? Я сейчас как врежу!
— Простите, — Лиза быстро сошла с крыльца и, пройдя за угол, свернула на другую
— Эй, девка, тебе чего? — громко спросили сзади.
Лиза вздрогнув, обернулась. У калитки стояла почтальонша в форменном бушлате, с набитой письмами и газетами синей сумкой через плечо.
— Верку, что ли ищешь? Так она на работе, только вечером придет. Если в кино не побежит, с подружками.
— А Авдотья Кирилловна? — спросила Лиза с замиранием сердца. — Ее разве нет?
— Авдотья померла недавно, — махнула рукой почтальонша, удаляясь. — Схоронили уже.
Умерла? Лизу как обухом ударили по голове. Казалось бы, после событий сорок третьего прошло всего четыре года, а как все изменилось! Она шла по Минску и не узнавала город. Не только потому, что он был сильно разрушен и его все еще восстанавливали. В нем появилась какая-то невыносимая аура пошлости, душная, липкая, какой не чувствовалось даже при фашистах. На месте салона Литвинской теперь расположилась пивная, разгоряченные пролетарии отмечали в ней конец рабочего дня, кто-то выползал оттуда на карачках, кого-то с руганью волочила на спине жена. Отвернувшись, Лиза пошла обратно, к дому Веры. Она решила дождаться девушку во что бы то ни стало. Больше, как выходило, поговорить ей в Минске было не с кем.
Вера появилась часов в девять. Совсем стемнело, шел дождь, Лиза промокла до нитки, и Вера тоже. Ни плаща, ни зонта у нее не было. Все то же старенькое черное пальто, на котором две пуговицы были свои, темные, а две — «чужие» светлые, куцая беретка на голове. Увидев Лизу, Вера не сразу узнала ее и испугалась:
— Вы кто, что вам нужно? — Лизе показалось, что девушка готова убежать.
— Не бойтесь, Вера, это я, Лиза Арсеньева, — она назвалась своим минским псевдонимом, настоящей ее фамилии Вера не знала. — Вы помните меня? В сорок третьем году во время оккупации я снимала комнату у вашей тети.
— Вы?! — Вера как-то расслабилась, потом всхлипнув, приникла лицом к Лизиному плечу. — Я помню вас, а тетя умела, — дождь поливал их обоих.
— Я знаю, мне сказали сегодня, ваш почтальон, — проговорила Лиза, притронувшись рукой к плечу Веры, — пойдемте в дом, если можно, — предложила она, — нас могут увидеть, понимаете?
— Да, да, я понимаю, — Вера спохватилась, распахнула калитку, пропуская Лизу вперед. — Входите, пожалуйста. Потом быстро поднялась на крыльцо, открыла ключом дверь, вошла и исчезла в темноте. — Входите, входите, — крикнула она издалека, впереди мелькнул огонек. — Вера зажгла лампу.
Лиза вошла и сразу оказалась в знакомой квадратной комнате с печью. Ее, видимо, давно не топили, в доме было холодно и сыро.
— Сюда, сюда идите, помните? — Вера откинула выцветшую ситцевую занавеску. — Садитесь за стол, я сейчас печь затоплю, так что согреетесь. Для себя я не топлю, пока мороза нет, — немного виновато объяснила она. — Терплю, одеваюсь потеплее. Дрова дорогие, знаете ли, денег у меня в обрез.
— Не надо, — Лиза остановила ее, взяв за руку, — я тоже потерплю, я ненадолго.
— Ну, что вы, — Вера смутилась, — я никуда вас не отпущу, куда же вы на ночь глядя, останетесь у меня. Я затоплю печь, садитесь. — она указала на стол с теплящейся на нем лампой.
Он одиноко стоял посреди комнаты, круглый стол, за которым Лиза когда-то разговаривала с разведчицей Ингой Тоболевич. Только ни скатерти, ни комода, куда Инга тогда положила свою кокетливую шляпу с вуалеткой, в комнате не было.
— Отдала соседям, — горько произнесла Вера, хорошо понимая чувства своей гостьи. — По дешевке, и комод, и скатерть, и много чего еще, — она вздохнула. — А что делать? Похоронить тетю было не на что. Я ж одна, на кого рассчитывать? Но кровать ваша сохранилась, — уверила она, — я сама на ней сплю теперь, — призналась неловко. — Но я перестелю, не волнуйтесь, а сама на печке лягу. Затопим, так она теплая будет.
— Как же так вышло, с Авдотьей Кирилловной-то? — спросила Лиза.
Вера села на стул, уронила на колени тонкие, синюшние руки. — Тетя простудилась сильно, долго кашляла, дом не топила, дров совсем не было у нас, всю зиму в холоде просидели, вот у нее воспаление легких и началось. Сначала еще держалась, врач домой приходила, одно, другое пропишет, а лекарства не достать, только на рынке за большие деньги. Потом тетю в больницу забрали, там процесс совсем быстро пошел. Кололи лекарство сильное очень, а сердце-то уж намученное за всю жизнь, — Вера всхлипнула, — не выдержало она. Умерла тетушка. Хорошо хоть, дом заранее мне отписала, так я не на улице осталась, крыша над головой есть.
— А что же Петр Михайлович? — спросила Лиза и подошла к ней, обняла за плечи. — Что Петр Михайлович не помог, он ведь в университете работает, у него наверняка связи не только здесь, но и в Москве. Он же любое лекарство достать может.
— Петра Михайловича убили, вы разве не знаете? — Вера подняла на нее заплаканные глаза. — Еще за год до того, как тетушка умерла. Она за него переживала очень, потому и ухудшилось ее состояние.
— Как убили? Кто? — Лиза не поверила собственным ушам. — Как это?
— Да так, — Вера снова горько вздохнула, — возвращался поздно из университета, его подкараулила шпана. Знаете, у Петра Михайловича часы были на цепочке, дорогие очень, они ему от отца в наследство достались, а тому — еще от его отца. Авдотья Кирилловна сколько раз говорила ему, оставьте, Петр Михайлович часы дома, купите себе поскромнее что-нибудь. Чего дразнить черта по-пустому? А он, напротив, все боялся, что залезут в дом и часы украдут. Так их прямо с него сорвали, из-за них и убили, пырнули ножом. Когда мы с тетей крик услышали да кинулись на улицу, он уж мертвый был. Вот так, — Вера снова тихо заплакала. — От гестаповских сыщиков ушел, сколько они выслеживали его, скольким военнопленным, партизанам, простым людям жизнь спас, а они, простые люди эти, его и убили. За побрякушку.