Доски из коровника
Шрифт:
Потом начали выступать. Говорили в микрофон громко, эхо все повторяло, и разобрать слова было трудно. Я сперва пытался, но потом засмотрелся на карабины со штыками и про слова забыл. Очнулся, когда командир скомандовал, солдаты одновременно повернулись, оркестр снова заиграл и солдаты – охранники из ближайшего лагеря начали маршировать.
Посредине площади была лужа. Она была всегда. Зимой замерзала, а с весны таяла, и до самой осени северное солнце не могло ее осушить.
Солдаты шли прямо к ней, и я подумал, как они лужу обойдут, чтобы не мазать начищенные сапоги. Но они шли и не собирались обходить. Я глядел на солдат и видел в их глазах,
Солдаты в такт с барабаном прошли площадь и ушли за угол к грузовику, чтобы ехать в лагерь. Люди стали расходиться. Никто не стряхивал грязь с одежды. Наоборот, те на кого она попала, шли гордо, будто им орден дали.
На электрических часах 3:33. Через минуту другую проснется котишка, потянется, мяукнет и прибежит. Уляжется на руку, замурлычет и снова заснет.
А я опять вспоминаю про маленький северный поселок. Подвесной узкий мостик через реку Вымь. Зимний лес, елки, зэка. Нет, конечно, если бы нож не убил его, всех нас давно не было бы. Не было бы меня, Борьки Пилипенко, Отца, Матери, писательницы Симентовской, Мельцера, дыма из вагонов, железного мостика. Не было бы моего Княжьего Погоста. Черная дыра проглотила бы все это. Но моя душа не принимает оправданий. И чем старше я становлюсь, тем мое сердце чаще ноет, нудит, заставляет делать что-то полезное, доброе для других, чтобы оправдать свою жизнь.
Военком
– Нет, и не упрашивайте, не стану!
– майор Лозанюк решительно провел рукой горизонтально полу на уровне собственного живота.
Потом рука на секунду зависла, Лозанюк махнул ею, сказал:
– Эх! Ну, разве только пригублю, чуток.
Взял большим и средним пальцами граненый стакан, наполненный доверху коньяком, оттопырил мизинец, поднес к губам и замер.
Локоть ушел в сторону, часть руки от кисти до локтя вытянулась параллельно столешнице, загруженной снедью. Маленький в его ручище двухсот пятидесятиграммовый стакан блеснул донышком и был аккуратно поставлен рядом с тарелкой холодца.
– Прохладненький, - сообщил он Егору Тимофеевичу.
Тот кивнул, выпил и поставил свою стопку рядом с майорской. По запотевшим граням потекли капельки. Стакан и стопка как будто копировали обличие майора и хозяина. Грузного и высокого заместителя начальника военкомата и мелковатого главного инженера рыбозавода Коростелева.
– Григорий… - начала говорить жена хозяина.
– Степанович. – Подсказал майор.
– Закусывайте, – жена вздохнула – Григорий Степанович, на здоровье.
– Благодарствуйте, - сказал зам. военком, но остался стоять.
– Присаживайтесь, пожалуйста, - снова затараторила женщина.
Майор крякнул, вздохнул, присел на стул. Тот скрипнул и замолк. Замолкли все за столом.
–Так говорите, прибаливает сынок?
– сказал заместитель райвоенкома.
Жена пожала плечами, глянула на мужа и промолчала.
Егор Тимофеевич покраснел.
– Лечение нынче сложно. Хороших врачей мало. Они дорогого стоят, - продолжил майор, поддел вилкой кусок холодца, плюхнул на свою тарелку, а оттуда переправил в рот. – По себе знаю.
– Сколько?
– тут же влезла хозяйка.
Майор укоризненно поглядел на хозяина и покачал головой.
Егор Тимофеевич тоже покачал головой и сказал:
– Катя, ты бы поглядела на кухне, как бы мясо не подгорело.
Та закивала головой и, пятясь, чтобы не повернуться к гостю спиной, оставила мужчин вдвоем.
– Распустил ты её, - сказал Григорий.
Хозяин согласно вздохнул. Разлил коньяк, они чокнулись. Выпили. Потом еще раз.
– Хотя в оправданье тебе могу сказать, что моя такая же гадюка. Представляешь, - Григорий от нахлынувшего возмущения развел руки в стороны, - Три года назад возвращаюсь я из госпиталя, а эта гадюка поняла, что денег особых нет, скривила тоненькие свои губёшки и говорит: «Другие из горячих точек с деньгами возвращаются, а ты только со шрамами».
– Ни хрена себе, - опешил возмущенный Егор, - а ты?
– А я, - майор вытер пот с лица, - я как вмажу ей. Со всего маху. Дверью саданул и в комендатуру ушел. Через день является, с фингалом: «Гришенька прости, я это не подумавши, с дуру, я тебя люблю, возвращайся домой».
– Простил?
– Простил, - вздохнул Григорий, поднял кверху толстенный, размером с сук дерева, указательный палец, - но запомнил.
И спросил:
– А твоя-то как?
Егор Тимофеевич, вздохнул, махнул рукой, налил себе и гостю коньяк и выпил.
Выпил и майор. Тоже вздохнул и протянул:
– По-нят-нень-ко.
Потом они выпили еще раз, уже понемногу, по маленькой стопке и Лозанюк сказал:
– Тимофеич, ты мужик толковый. Свой! И в городе, и в районе и вообще тебя уважают. И военкомату помогаешь. В прошлом году крышу помог перекрыть. И вообще. Сына твоего мы отмажем. Запихну я его личное дело так, что никто сроду не отыщет. Не переживай. И ничего тебе это стоить не будет. Разве что захочешь от своей скарлатины чего заныкать, то по секрету скажешь, что мол так и так, передали туда, майор показал пальцем на потолок, столько-то. И добавь, что ежели проболтается, то сына враз призовут. И тебе польза будет, и она не сболтнет.
Егор помотал головой, хихикнул, протянул руку майору, хлопнулись ладонями и заржали. После закусили заливным из судака, запили апельсиновым соком из высокого двухлитрового прямоугольного пакета. Выпили ещё по рюмашке коньяку. Закусили сыром с положенными на него пластинками лимона и замолчали, пережёвывая тонкие до прозрачности дольки вяленой осетрины.
Потом заместитель военкома приблизил свое лицо к лицу хозяина и шепотом спросил:
– А может, пусть пацан отслужит. Теперь всего-то год. Мы его с военкомом тут у нас при военкомате пристроим. Он на компьютере умеет?
– Умеет, – кивнул слегка захмелевший Егор Тимофеевич.
– Ну вот, видишь! – громко произнес Лозанюк и снова перешел на шепот – Так оно было бы надежней. Год отсидел у нас в военкомате писарем и всё. И никаких вопросов. А то вдруг что со мной – или переведут, или повысят, или просто помру.
Егор замахал руками:
– Типун тебе на язык! С какого это тебе, крепкому мужику помирать?
– Всяко бывает, – Печально вздохнул майор. – Вот у нас в части, где я служил. Здоровенный молодой лейтенант, ростом под два метра, только из училища. Прыгнул с танка на танк в парке. Машины рядышком стояли, в полуметре друг от друга. И поскользнулся. Ушибся. Дня два похромал, потом в медсанчасть пошел. Положили. Через месяц в госпиталь перевели. Через полгода ногу ампутировали. А через год парень помер. В мирное время! Еще до всех этих конфликтов. В СССР ещё! И было парню двадцать пять лет.