Достаточно времени для любви, или жизни Лазаруса Лонга
Шрифт:
Мы зашли чуть подальше, спланировали работу на завтрашний день, и я вернулся домой в обещанное время. Нам пришлось потратить неделю, чтобы пройти два километра — до следующего, поросшего травой небольшого лужка, где можно было развернуть только один фургон. Потом целый день мы по одному проводили фургоны к следующей базе. Кому-то удалось добраться и сюда: я обнаружил сломанное колесо и прихватил с собой стальную шину и ступицу. Так мы шли день за днем, медленно, но верно: наконец мы протиснулись через последнюю расщелину и стали главным образом спускаться.
Но легче не стало. По фотокартам, снятым из космоса, я знал, что впереди нас ждет река, но она была еще далеко, и нам нужно было спускаться, спускаться и спускаться до того места, где ущелье
Конечно, у фургонов были тормоза. Но на крутом склоне фургон мог заскользить, а потом свалиться с обрыва и потянуть за собой мулов. Я не мог допустить, чтобы подобное случилось хоть однажды. Конечно, мы могли бы потерять один фургон и шесть мулов, но все-таки продолжать путь. Но меня некому было заменить. А ведь Дора могла и не оказаться в одном со мной фургоне. И если бы он сорвался, мои шансы спастись были бы неважными.
Когда крутизна внушала мне сомнения в том, что фургон можно удержать на тормозах, мы принимались за работу. Приходилось прибегать к помощи того самого — дорогого — каната. Протяну его подальше, раза три оберну вокруг дерева, достаточно крепкого, чтобы выдержать вес фургона, привяжу к задней оси — и четверо самых сильных мулов: Кен, Дейзи, Бьюла и Белл — начинали медленно спускать фургон вниз без возницы. А я удерживал канат и потихоньку отпускал его. Если местность позволяла, на полпути вниз находилась Дора. Сидя верхом на Бетти, она передавала мои распоряжения Баку. Но я всегда велел ей держаться в сторонке: если бы канат лопнул, он мог бы хлестнуть ее. Поэтому большей частью мы с Баком работали без всякой связи и делали все неторопливо. Если рядом не оказывалось прочного дерева — на мой взгляд, подобное случалось чаще, чем наоборот, и приходилось ждать, пока я что-нибудь изобрету, — можно было обмотать веревкой два дерева потоньше, а затем перекинуть ее на третье или вогнать в скалу якорь с кольцом и пропустить через него веревку… Это занятие я ненавидел, потому что приходилось удерживать повозку, следуя сразу за задней осью; кто знает, что было бы с нами, случись мне споткнуться, к тому же потом приходилось повозиться, чтобы извлечь этот самый якорь: чем прочнее скала, тем лучше она держит железо, но тем труднее с ним расстается. Но я был вынужден это делать — они могли мне еще потребоваться.
Иногда не было ни деревьев, ни скал. Однажды повозку удерживали двенадцать мулов, Дора их успокаивала, я спускался возле задней оси, а Бак направлял. В прерии мы частенько проходили километров тридцать в день. Но здесь, в Безнадежном перевале, и в ущелье за ним, в те дни, когда я подготавливал дорогу впереди, наш суточный переход равнялся нулю. Потом, когда крутые склоны, где мы спускались на веревке, остались позади, он увеличился до десяти километров. Я руководствовался одним нерушимым правилом: прежде чем трогаться с места, подготовь себе весь путь до следующей остановки.
Минерва, мы шли настолько медленно, что мой календарь стал подгонять меня: свинья опоросилась, а мы еще бродили по горам.
Не помню, чтобы когда-нибудь мне приходилось принимать более ответственное решение, Дора хорошо себя чувствовала, но миновала уже половина срока ее беременности. Повернуть назад, как я когда-то обещал себе, или пробиваться вперед в надежде добраться до равнины, прежде чем настанет время рожать? Что для нее легче?
Мне пришлось посоветоваться с женой, но решать-то все равно должен был я. Ответственность нельзя поделить. Впрочем, я мог бы с ней и не разговаривать, потому что заранее знал, что она скажет: «Идем вперед».
Но то была лишь отчаянная храбрость — я же, в отличие от Доры, располагал опытом передвижения
Я вновь принялся изучать фотокарты, но не выудил из них ничего нового. Где-то впереди ущелье переходило в широкую речную долину. Но сколько еще до нее идти? Я не знал, потому что трудно было установить, где мы находимся. Когда мы двинулись в путь, я поставил одометр на правое заднее колесо переднего фургона и при входе в ущелье установил его на нуль. Прибор работал только день или два, прежде чем разбился о какой-то камень. Я даже не знал, какой путь после перевала мы преодолели и сколько нам еще предстояло спускаться. Животные и пожитки пребывали в относительном порядке: мы потеряли только двух мулов. Красотка Девица однажды ночью свалилась с обрыва и сломала ногу, я мог лишь избавить ее от боли. Я не стал разделывать тушу, потому что у нас было свежее мясо; кроме того, я не мог сделать этого так, чтобы не видели остальные мулы. Джон Ячменное Зерно просто удрал и ночью умер или пал жертвой прыгуна — когда мы его нашли, труп был уже объеден.
Сдохли три курицы, не повезло и двум поросятам, однако свинья усердно выкармливала остальных.
У меня оставалось уже только два запасных колеса. Потеряй я еще два при очередной поломке, придется бросить один фургон.
Колеса и заставили меня принять решение.
(Опущено примерно 7000 слов, в которых описываются трудности спуска со склона хребта.)
Наконец мы вышли на плато и с него увидели раскинувшуюся перед нами долину.
Минерва, то была прекрасная долина — широкая, зеленая, очаровательная… тысячи и тысячи гектаров идеальных сельскохозяйственных угодий. Вытекая из ущелья, река смиряла свой норов и лениво извивалась меж невысоких берегов. Далеко-далеко высился высокий пик, увенчанный снежной шапкой. Снеговая линия позволила мне оценить его высоту — около 6000 метров. Мы находились в субтропиках, и лишь очень высокая гора могла удержать столько снега в такое долгое и жаркое лето.
Мне показалось, что эту прекрасную гору и зеленую роскошную долину я уже где-то видел. Гора напоминала гору Худ в тех краях, где я родился и в первый раз стал молодым. Но эту долину, этот увенчанный снегами пик никто из людей еще не видел.
Я приказал Баку остановить колонну.
— Адора, мы дома. Видишь, вон он, перед нами, в этой долине.
— Дом, — повторила она. — О мой дорогой!
— Не хлюпай!
— Я не хлюпаю, — ответила она, хлюпая носом. — Но у меня скопилось столько слез, что, когда появится свободная минутка, я пореву всласть.
— Отлично, дорогая, — согласился я, — когда у нас будет для этого время. Давай-ка дадим имя горе. Пусть будет гора Доры.
Она задумалась.
— Нет, это неподходящее имя. Пусть будет гора Надежды. А все, что внизу, пусть называется Счастливой долиной.
— Дора-Адора, ты неизлечимо сентиментальна.
— Поговори мне! — Она прикоснулась к своему большому животу. — Долина будет Счастливой, потому что именно здесь я намереваюсь родить чудесного голодного звереныша, а гора будет называться горой Надежды просто потому, что она действительно гора Надежды.
Бак стоял у первого фургона и ждал, чтобы ему объяснили, почему мы остановились.
— Бак, — сказал я, указывая в сторону долины, — там будет наш дом. Мы пришли. Это дом, парень. Ферма.
Бак оглядел долину.
— О'гей.
…во сне, Минерва. Это были не прыгуны — на теле Бака не оказалось следов укусов. Наверное, острая сердечная недостаточность, однако я не стал вскрывать его, чтобы удостовериться. Трудяга Бак был стар. Я не хотел брать его с собой и пытался оставить на пастбище у Джона Меджи. Но Бак отказался. Мы были его семьей — Дора, Бьюла и я, — и он хотел идти вместе с нами. Я сделал его старшим среди мулов и не заставлял работать, то есть никогда не ездил на нем и не запрягал. Обязанности Бака заключались в руководстве мулами, и его терпению и мудрости мы во многом обязаны тем, что в конце концов пришли в Счастливую долину. Без него мы бы туда не добрались.