Достоевский
Шрифт:
Но почтенные гости не явились. Налицо лишь три неизвестных «полячка», пьяный провиантский чиновник, квартирная хозяйка-немка, какой-то глухой старичишка. Настроение нервное и тревожное: все ждут ссоры. Возрастающее раздражение Мармеладовой переходит в перебранку с Амалией Липпевехзель, закричавшей что-то «про желтый билет». Поднимается «гам и грохот». Раздаются вопли, угрозы, плач перепуганных детей. Общее напряжение разряжается страшным ударом: Лужин обвиняет Соню в краже у него сторублевого билета. Деньги обнаружены в кармане девушки, куда они подброшены ловким пройдохой. Это подлинный сценический скандал, достигший кульминации.
Но в этот момент пошлый эпизод переходит в высшую патетику. Раздаются рыдания исстрадавшейся души. Среди всеобщих возгласов и криков Катерина Ивановна
«Плач бедной, чахоточной, сиротливой Катерины Ивановны произвел, казалось, сильный эффект на публику. Тут было столько жалкого, столько страдающего в этом искривленном болью, высохшем, чахоточном лице, в этих иссохших, запекшихся кровью губах, в этом хрипло-кричащем голосе, в этом плаче навзрыд, подобно детскому плачу, в этой доверчивой, детской и вместе с тем отчаянной мольбе защитить, что, казалось, все пожалели несчастную».
Это трагическое интермеццо поддержано неотразимой речью Раскольникова в защиту Сони (вслед за фактическим разоблачением Лужина Лебезятниковым). Своим горячим заступничеством студент-юрист производит на всех чрезвычайное впечатление. Оболганная девушка оправдана общим мнением.
Но пьяный скандал еще прорывается последними вспышками, пока Катерина Ивановна не выбегает на улицу в поисках немедленной и окончательной справедливости. Это момент полного претворения «скверного анекдота» в высшую трагедию правдоискания с единственным исходом — смертью. Замученная женщина падает на мостовую с хлынувшей из горла кровью. Беспокойная титулярная советница вырастает в подлинную трагическую героиню, раздавленную и поруганную, но величественную в своем материнском отчаянии и протесте против мирового зла. Мы не знаем у Шекспира сцены, которая сильнее потрясала бы сердца зрителей.
Достоевский стремился придать своему рассказу характер животрепещущей современности, создать у читателя впечатление текущего общественного дня. Обильные событиями 60-е годы просочились в роман отголосками разнообразнейших научных, журнальных, деловых, газетных, экономических и социально-политических фактов, освещая разработку одного психологического случая актуальнейшими проблемами момента и заостряя диспуты и диалоги героев жаргоном современной журналистики. Если «Красное и черное» Стендаля первоначально должно было называться просто «1830» по характерному отражению умственных течений и нравов момента, с равным правом «Преступление и наказание» могло бы называться «1865 год». Независимо от вневременного, в понимании Достоевского, значения это был прежде всего роман о текущей эпохе.
Образ Мармеладова перекликается с рядом материалов журнала Достоевского по злободневному вопросу о пьянстве. На фоне, многочисленных статей, вскрывающих связь алкоголизма с проституцией, туберкулезом, безработицей, нищенством, заброшенными детьми, физическим вымиранием целых семейств, выступают с полной ясностью главные линии истории Мармеладовых, в которой основные моменты антиалкогольной публицистики 60-х годов: чахотка, желтый билет, исключение со службы, черная нужда, истощенные дети, гибнущие на мостовой родители — показаны почти с плакатной отчетливостью и одновременно углублены романистом до подлинного художественного трагизма. В мировой литературе, где тема пьянства разрабатывалась обычно с ее веселой и беспечной, чисто «фальстафовской» стороны, едва ли не впервые раскрывалась во всей своей гнетущей безнадежности простая и грозная история распада и гибели целой семьи, подточенной страшным «казенным» ядом. Тема Мармеладовых не только необыкновенно углубляла общий трагический колорит «Преступления и наказания», но одновременно связывала роман с одной из тем передовой общественной мысли, сообщая истории Раскольникова ту «визу времени», которою всегда стремился отметить свои страницы Достоевский.
Тому же служил и образ Сони. Алкоголизм родителей, материальная нужда, раннее осиротение, второй брак отца, скудное образование, безработность и наряду с этим жадная погоня за молодым телом в больших капиталистических центрах с их своднями и притонами — вот главные причины развития проституции. Художественная зоркость Достоевского безошибочно учла эти социальные факторы и определила ими биографию Сони Мармеладовой.
Но великий поэт-романист высоко поднялся над этими материалами санитарной статистики и раскрыл в судьбе своей несчастной девушки истоки такой глубокой и самоотверженной любви, которые поставили этот образ рядом с прекраснейшей героиней духовного подвига — Антигоной.
Образ Свидригайлова исходил из общей системы построения характеров романа, заостренных социальной злободневностью эпохи. Перед нами крупный помещик, уже ограниченный крестьянской реформой в своем материальном достоянии и личной власти, хотя леса и луга заливные и остались за ним. Достоевский вводит в его биографию эпизод истязаний дворового человека, приведенного к самоубийству гонениями своего господина. По черновым записям рабовладельческие инстинкты героя сказывались еще резче: он засекал крепостных и «пользовался невинностями своих крестьянок». Журнал Достоевского сообщает о безобразном поступке одного помещика с девицей, жившей в его семействе более шести лет в качестве гувернантки и вынужденной бежать из его дома (весь эпизод сильно напоминает отъезд Дуни Раскольниковой из имения Свидригайлова в крестьянской телеге под проливным дождем).
Но всего интереснее здесь попытка Достоевского преобразить этого закоренелого злодея сильным чувством и показать его способным на отречение и альтруизм во имя впервые овладевшей им всепокоряющей любви.
Наконец, фигура Порфирия Петровича так же невидимо и неразрывно связана с передовой публицистикой эпохи «реформ». Этот виртуоз психологического анализа, считающий, что дело следователя «в своем роде художество», действующий на Раскольникова не только логикой и ловкой игрой, но в последней беседе и моральным воздействием, относящийся к своим подследственным с внимательной симпатией и даже искренним чувством, — всеми этими чертами художника и гуманиста Порфирий отвечает актуальнейшему заданию судебной реформы: выработать «вместо» пристава следственных дел, чиновника и взяточника новый тип культурного криминалиста, помощника судьи, призванного заменить отжившего спутника старого инквизиционного процесса. «Я этого Миколку полюбил!» — заключает Порфирий свою блестящую характеристику крестьянского паренька, питомца народной мудрости и народного творчества, спасенного им от суда и острога. В чудовищном городе среди падших и погибающих, хищников и жертв, сладострастников и блудниц, ожесточившихся мыслителей и торжествующих буржуа светится для Достоевского неугасимым лучом спасения этот выходец из деревни, сын родной земли, затерянный, но не теряющий своей правды в камнях столичного города. Это и есть та твердая основа, на которой новая интеллигенция воздвигнет будущую Россию.
Крестьянин Зарайского уезда Рязанской губернии Николай Дементьев, заподозренный в убийстве, совершенном студентом Раскольниковым, противостоит всей своей неосознанной моральной силой «теоретику», оторванному от почвы и пролившему «из принципа» кровь.
Изображенный Достоевским в качестве простодушного богатыря, взрослого «малого ребенка», образ понемногу углубляется чертами трагических воззрений сектантов. Миколка готов «принять страдание» — покончить с собой или безвинно пойти на каторгу.
Наряду с большими вопросами переходного времени, воплощенными в главных образах романа, в нем олицетворяется и основная тема философской публицистики Достоевского — крестьянство, с которым он непосредственно сблизился в Сибири и которое стало в центр внимания, тревог и упований русской интеллигенции в эпоху реформ.
Так сочетал Достоевский жгучие темы современности с большими нравственными вопросами о правах личности, о пределах самопожертвования, о границах добра и зла.
Из черновиков к «Преступлению и наказанию» мы знаем, что Достоевский ставил себе обширнейшую задачу: «перерыть все вопросы в этом романе». Как ни удивительно, но эта задача была полностью осуществлена романистом. «Перерытыми» оказались действительно «все вопросы» — как те из «их, которые волнуют человеческую мысль во все эпохи, так и те, которые привлекли внимание современников как раз в середине 60-х годов.