Шрифт:
Лех и Чисон миновали больницу и пошли вдоль фасада огромного перенаселенного дома. Возле стены грелись под лучами вечереющего солнца старики, старухи, перебивая одна другую, рассказывали о том, каких хороших детей они вырастили и как у них всегда все было в порядке в хозяйстве. Тут же ребятишки играли в чехарду, перекидывались мячом и с криками гонялись друг за другом.
У подъезда мальчонка лет четырех мелом рисовал на стене портрет девочки. Руки, как грабли,
Из углового подвала неслись звуки старого разбитого рояля. Кто-то играл «Песню без слов» ля-минор. Чувствовалось, что руки детские, слабенькие. Но не так уж плохо получалось.
— Вот всегда здесь играют, — сказал Лех. — Как ни иду, всегда.
Они пересекли канал по стальному мостику. Вода внизу была черная, как отработанное масло, и казалась тяжелой, густой. Отсюда начинался район особняков.
— Вообще-то с Бетховеном — это гомеопатия, — сказал Лех. — Зря, по-моему, это придумали: воскрешать Бетховена.
— Какая гомеопатия? — Чисон остановился.
— Ну, когда передают на расстояние всякие там мысли и чувства.
— При чем тут гомеопатия? — Чисон возмущенно фыркнул. — Вот всегда ты ляпнешь что-нибудь такое. Гомеопатия — это из медицины, что-то с лекарствами. Не знаешь, лучше не говори.
— Да, хотя… — Лех задумался. — Правильно, не гомеопатия, а эта, как ее… телепатия. Ошибся. Ну конечно, я всех слов не знаю. У тебя это тоже часто бывает. Ты вчера, например, сказал «стриптизм». А надо было «спиритизм». Ну, пошли.
Дело было в том, что оба в детстве обучались по новейшей системе. Каждому за полгода вложили в голову содержание чуть ли ни всей «Британской энциклопедии». И без всякого труда с их стороны.
Через открытую калитку они вошли в сад Скрунтов.
— Обеды у них хорошие, — сказал Лех. — Останемся, пообедаем. Прошлый раз подавали рябчиков «по-русски».
Перед самым домом большой участок был разбит под «альпийский садик». С фиолетовыми и желтыми крокусами, ирисами и мелкими розовыми рододендронами. Все было хорошо ухожено, но по середине теперь шла траншея, а на цветах, смяв их, валялись части какой-то железной конструкции. Ощущалось, что хозяева затеяли очередную перестройку.
В вестибюле лакей Ульрих взял у них шляпы и пошел наверх доложить.
Едва он успел скрыться, как из-за мраморной колонны выскочила бабка Скрунтов и кинулась Леху на шею.
Бабке Скрунтов недавно исполнилось сто четыре, но благодаря серии омолодительных операций и фигура и кожа у нее были почти как у двадцатилетней. Только рот подкачал, скривился. Тут уж ничего нельзя было сделать, как ни бились. Ну и с головой, естественно, было не все в порядке.
— Тише-тише! — Лех отдирал ее от себя. — Успокойтесь.
— Ах, мне нехорошо! — воскликнула бабка и стала валиться на пол, закатывая глаза.
Лех придержал ее.
— Притворяется, — объяснил он Чисону. — Это у нее всегда так: хочет, чтоб за ней поухаживали; — Он мотнул головой, откидывая нависшую на лоб прядь волос. — Ничего. Сейчас придет Ульрих, она его слушается.
При слове «Ульрих» бабка открыла один глаз.
Лакей тем временем возник на площадке второго этажа. Он быстро сбежал по ступенькам, остановился в двух шагах от гостей и внушительно сказал:
— Веда Скрунт, вернитесь, пожалуйста, к себе.
— Ах, Алек, — пролепетала старуха как бы в забытьи. — Ну что же ты, Алек?
— Веда Скрунт! — Лакей Ульрих повысил голос.
Бабка встрепенулась, проворно стала на ноги и скакнула за колонну. На прощание она игриво подмигнула Чисону.
— А кто этот Алек? — спросил Чисон, когда они с Лехом поднимались по лестнице.
— Да никто! Прошлый раз был Ян.
Чисон вздохнул.
— Дали бы ей помереть спокойно, прости ее господи, чем всякий раз омолаживать.
— Не хочет, — возразил Лех. — Что ж она, по-твоему, с такими деньгами будет помирать, как всякая. Не соглашается. Теперь затевает какую-то полную перестройку организма.
Лин Лякомб, хозяйка, встретила их в холле. (Лякомб, потому что фамилию она оставила себе по третьему мужу.)
— Это Чисон, — сказал Лех. — Помните, я вам говорил. Троюродный племянник того самого Чисона, который «Нефтепродукты и твердый бензин».
— Очень приятно. Как вы прошлый раз добрались домой? — спросила хозяйка Леха, глядя при этом на Чисона. (Такая уж у нее была привычка — разговаривать с одним, а смотреть на другого.) Не выслушав ответа, она сказала: — Ну, прекрасно. Сколько вы у нас не были? Полмесяца, да?.. Сегодня мы покажем вам три новые вещи… Хотя, нет. Четыре… Познакомьтесь, кстати, с моим мужем.
Чисон горячо пожал руку появившемуся тут же плечистому мужчине.
— Да нет, не этот! Это представитель фирмы, Пмоис.
Чисон пожал руку второму мужчине, скромно державшемуся позади.
— Идемте, — сказала хозяйка. — Во-первых, у нас теперь есть нечто такое, чего нет ни у кого в городе. Вы будете поражены, Лех. (Она смотрела при этом на Чисона.) Настоящее чудо.
Они прошли зал, потом второй, где двое рабочих пробивали Дыру в резной деревянной стене. Тут же кольцами лежал кабель толщиной в руку.
— Венецианская работа, — пояснила Лин Лякомб, показывая на стену. — Делали специальный контейнер, когда везли через океан. Семнадцатый век… Пришлось пробить, но тут уж ничего не сделаешь. Тянут линию для сеанса.
Винтовой узкой лесенкой поднялись в комнату, где едва слышно пахло пылью и царил полумрак.
— Стойте здесь.
Лин Лякомб, стуча каблучками, подбежала к окну, потянула шнур.
Стало светло. Все молчали.
— Ну как?
— Очень здорово, — неуверенно начал Лех. — Кажется, Матисс?