Шрифт:
Они стояли на лестничной клетке. Лифт шел откуда-то далеко снизу – с пятьдесят пятого, что ли, этажа. Или со сто пятьдесят пятого.
Рона сказала:
– Посоветуешься. Все-таки такой человек, как он, должен разбираться. Это мы с тобой живем, ничего не знаем. А Кисч может посмотреть и сразу догадаться, что именно между строк скрывается. По-моему, тут ничего плохого, если ты к нему приедешь. Он сам все время приглашает. Заодно поймем, кто же он есть в действительности.
– Ну приглашает-то больше из вежливости.
– Из вежливости он бы одно письмо написал. Или просто открытки присылал бы к праздникам. А раз
– Ну… в общем…
– Никому.
– Да, пожалуй.
– Ты не будь таким вялым. Если ты вот так приедешь, то либо вообще забудешь его спросить, либо пропустишь самое важное из того, что он скажет.
– Да нет, я ничего.
– Встряхнись, Лэх. Давай посмотрим эту штуку еще раз. Пока лифта, нету.
– Давай.
– Ну она же у тебя!..
Лэх вынул из кармана гибкий желтый листочек. Не сообразишь даже, из какого материала сделан. Буквы и строчки сами прыгали в глаза, отчетливые, броские.
КОНЦЕРН «УВЕРЕННОСТЬ»
БЕЗ ПОТЕРИ ЛИЧНОСТИ, БЕЗ ВРЕДА ДЛЯ ЗДОРОВЬЯ!
ВАШИ ТРУДНОСТИ В ТОМ, что желания не сходятся с возможностями.
МЫ БЕРЕМСЯ УСТРАНИТЬ ДИСПРОПОРЦИЮ:
во-первых, БЕЗ ЗАБОТ, а во-вторых, ИСПОЛНЕНИЕ ЛЮБЫХ ВАШИХ МЕЧТАНИЙ!
В точном соответствии сумме Вам до конца дней гарантируется стабильная удовлетворенность.
МЫ ДУМАЕМ, РЕШАЕМ ЗА ВАС.
Однако притом у Вас постоянно будет о чем разговаривать с близкими.
НИ СЕКУНДЫ СКУКИ!
НАБЛЮДАЕТСЯ ЗАКОНОМ, ОДОБРЕНО ПРАВИТЕЛЬСТВОМ
– Меня очень устраивает, что будет о чем разговаривать. – Рона взяла листок из рук Лэха. – А то с тех пор как мальчики уехали, у нас с тобой одна тема – телевизионные программы ругать. Но это вечером. А так по целым дням молчим. Будь у нас о чем говорить, мы бы и горя не знали.
– Да… Но видишь, тут все противоречиво. С одной стороны, «исполнение любых мечтаний», но тут же «в точном соответствии сумме». Я так понимаю, что заберут деньги, ценные бумаги, все сплюсуют, а потом согласно результату снизят наши желания при помощи мозговой операции либо психотерапией. Только ведь так и можно. Но в то же время тут написано: «без потерн личности». Однако личность как раз и есть желания, мечты, всякое такое. Правда же?.. У них, может быть, не очень хорошо вышло с электродами, вот придумали другое, более радикальное… Эти листки, кстати, сейчас везде: в киосках, на почте по столам, даже в метро на скамейках.
– У кого «у них»?
– Ну, которые наверху… Потом сама эта сумма. Акции будут падать, деньги тоже дешевеют, из-за инфляции… то есть не «из-за», а сама инфляция, в общем. А тут сказано: «стабильная удовлетворенность».
– Нам и нужна стабильность. Мы с тобой сколько потеряли на изменениях курса? Те бумаги, которые держим, постоянно падают в цене. А едва что-нибудь продали, оно взвивается. Это прямо экономический закон – что продаем, обязательно становится дороже, а оставленное постепенно обесценивается.
– Никакого закона. Просто покупают те бумаги, которые должны подниматься. Умные люди покупают.
– Ладно, пусть. Я только знаю, что, если так и дальше пойдет, мы потеряем все.
– Да. Но каким способом концерн будет обеспечивать стабильность, если деньги и бумаги все время меняются в цене?
– Вот об этом ты с Кисчем и посоветуешься.
– Может быть, сначала все-таки вызвать их агента?
– Нет. – Рона покачала головой. – Ты сам прекрасно знаешь, что он нас сразу уговорил бы. Нам с этими агентами не тягаться, они специальные институты кончают. У них на каждое возражение есть умный ответ. Так тебя выставят, что просто от стыда согласишься на любое предложение… Вообще если агента впустили в квартиру, дело сделано. Поэтому я и считаю, что надо проконсультироваться у Кисча – как его мнение. И при этом узнаем, кто же он на самом деле. А то подписывается Сетерой Кисчем, как будто так и надо.
Лифт пятнадцатой линии лязгнул и уплыл наверх. Лифт девятой остановился, но в тот же миг откуда-то выскочил человек, бросился внутрь, захлопнулся и укатил. Кабины за решетками так и мелькали. Из-за дверей напротив доносился мотивчик, сбоку – стрекотание какого-то механизма. Поезд воздушной дороги прогрохотал вовне, за стенами, с неба ударила звуковая волна от самолета, пневмопочта выкинула в прозрачный ящик на площадке пачку газет с журналами и целую кипу желтых листков.
– Нажми еще раз. И выйдем на балкон.
Еще только вставало мутное солнце. Ущелья улиц были затянуты красновато-серым маревом копоти.
– Так странно. – Лэх оперся на парапет. – Иногда сверху отыщешь какой-нибудь закоулок вдали, и кажется, будто там живут интересно, есть что-то таинственное, сокровенное. А если спуститься, прийти, те же подъезды, магазины, стены. И никакой таинственности, только, может быть, секретность.
– Ничего, Лэх, не печалься. «Уверенность» нас выручит. Наверное, это непохоже на богадельню. Да и какая богадельня, если тебе сорок семь, а я на два года моложе?
– Понимаешь, я вот сейчас сообразил, в чем разница между «Уверенностью» и другими системами. – Лэх повернулся к Роне. – Когда, например, человек на поводке, то заплатил один раз определенную сумму, и тебе только обеспечивают бодрость. Как ты оставшиеся деньги тратишь или новые зарабатываешь, им все равно. Чем в жизни занимаешься, они и знать не хотят. То ли в конторе, то ли с револьвером пьяного подстерегаешь за углом. Можешь даже быть членом какой-нибудь ультралевой и бомбы приклеивать к дверным ручкам. А «Уверенность» принципиально другое. Все отдай до конца, что у тебя есть, и за это будешь удовлетворен, но так, как они хотят, по их усмотрению. Причем «до конца дней». Вот главные слова. Так что, если мы с тобой согласимся, себе уже не будем принадлежать, это точно. Суверенитета нет.
– А когда мы принадлежали? И этот суверенитет – что он дает? Чувствуешь ведь себя человеком, только когда с другим общаешься, вступаешь в отношения. Но дома телевизор, в универмаге самообслуживание, в поликлинике компьютер, на работу принимает машина, и там тоже машину обслуживаешь. Людей кругом – трудно протолкнуться, но все они только прохожие, проезжие. Перед толпой стоишь, как перед глухой стенкой. Когда ты уезжал ребят проведать, я за две недели рта не раскрыла, чтобы слово произнести. Если во мне есть что-нибудь человеческое, его показать-то некому. – Рона вертела в руках желтый листок. – Одним словом, надо решать. А то последнее проживем, и в «Уверенность» не с чем будет идти… Слушай, заметил, какая особенность? Я вот этот листок растягиваю, а буквы остаются такими же, и строчки не изгибаются. Как же они этого добились?.. На, возьми.