Досужие размышления досужего человека

Поскольку двое друзей, которым я показал эту книгу в рукописи, отметили, что она не так уж плоха, а некоторые из родственников пообещали ее купить, если она когда-нибудь увидит свет, я чувствую себя не вправе долее тянуть с публикацией. Если бы не, так сказать, желание публики, я, возможно, не решился бы предложить скромные плоды моих «праздных размышлений» в качестве пищи для ума всего англоговорящего мира. В наше время читатели хотят, чтобы книга делала их лучше, наставляла и облагораживала. Эта книга не облагородит даже корову. По чести, я не могу рекомендовать этот труд для какой бы то ни было полезной цели. Единственное, что я могу предложить: когда устанете читать лучшие шедевры, откройте ее на полчасика —

и вы увидите разницу.

Вот уж этот предмет, могу сказать без преувеличения, я знаю до тонкостей. Джентльмен, купавший меня в младые годы в фонтане премудрости за девять гиней в семестр — ничего сверху! — говаривал, что никогда не видел мальчика, способного сделать так мало за столь большой срок; и помнится, моя бедная бабушка, наставляя меня в использовании молитвенника, как-то заметила, что вряд ли я когда-либо сделаю что-то, чего мне делать не следовало бы, поскольку нисколько не сомневалась, что я оставлю недоделанным все, что мне следовало бы сделать.

Боюсь, я наполовину не оправдал пророчество славной старушки. Господи спаси! Несмотря на леность, я сделал так много из того, что не должен был делать. Однако я полностью оправдал ее предсказание в той части, которая касалась небрежения тем, чем пренебрегать не следовало. Праздность всегда была моей сильной стороной, что, впрочем, нельзя поставить мне в заслугу — таков мой дар, которым обладают немногие. На свете хватает лентяев и лодырей, но настоящий бездельник встречается редко. Бездельник не тот, кто слоняется, держа руки в карманах. Напротив, его самая удивительная особенность в том, что он всегда безумно занят.

Невозможно от души наслаждаться бездельем, если не обременен делами. Какая радость от ничегонеделания, если и заняться нечем? В таком случае потеря времени становится всего лишь работой, причем самой утомительной из всех возможных. Праздность, как и поцелуи, сладка, лишь когда предаешься ей украдкой.

Много лет назад, во времена моей молодости, я сильно захворал, хотя мне самому казалось, что я всего лишь жутко простудился. Однако, надо полагать, дело было худо, ибо, по словам доктора, мне следовало бы обратиться к нему месяц назад, и если бы хворь (в чем бы она ни заключалась) продлилась еще неделю, то он бы не ручался за последствия. Невероятно, но сколько я знаю докторов, по какому поводу к ним ни обратись, всегда выходит, что еще бы один день промедления, и больному уже ничем не помочь. Наш знаток медицины, философ и друг, словно герой мелодрамы, всегда появляется на сцене в самый последний момент — не иначе как по воле провидения.

Словом, я сильно занемог и был отправлен в Бакстон на месяц со строгим наказом все это время совсем ничего не делать. «Вам нужен отдых, — сказал мне доктор. — Полный покой».

Я предвкушал восхитительно проведенное время. Доктор верно распознал мой недуг, думал я, а воображение уже рисовало заманчивую картину: четыре недели сладкого ничегонеделания, лишь слегка приправленного нездоровьем — не болезнь, а так, недомогание, позволяющее немного пострадать и придающее жизни поэтичность. Я буду просыпаться поздно, потягивать горячий шоколад и выходить к завтраку в тапочках и халате. Буду полеживать в гамаке в саду и читать сентиментальные романы с печальным концом, пока книга не выпадет из ослабевшей руки, а я откинусь на спину, мечтательно глядя в глубокую синеву небосвода, где плывут белые паруса растрепанных облаков, и слушая радостное щебетанье птиц и тихий шелест деревьев. А если не будет сил выходить из дома, то буду сидеть, обложенный подушками, у открытого окна на первом этаже, и хорошенькие девушки, проходя мимо, будут вздыхать, завидев меня, такого изможденного и привлекательного.

А два раза в день меня будут возить на коляске к водам. Ах, эти воды! Тогда я о них ничего не знал, и сама идея выглядела чрезвычайно заманчиво. «На воды» звучало весьма фешенебельно,

напоминало о старых добрых временах, и я думал, что мне это понравится. О, как жестоко я ошибался! Мое мнение резко изменилось после трех или четырех утренних поездок. По словам Сэма Уэллера, воды Бакстона пахнут горячим утюгом, что едва ли передает их тошнотворность. Если и есть средство, способное быстро поставить на ноги больного, так это необходимость пить по стакану воды каждый день до успешного излечения. Я пил ее шесть дней подряд и чуть не умер, а потом догадался запивать воду стаканом крепкого бренди, и мне полегчало. В дальнейшем различные медицинские светила поставили меня в известность, что алкоголь наверняка полностью нейтрализовал действие содержащегося в воде железа, и я очень рад, что мне повезло найти нужное средство.

Впрочем, «воды» были лишь маленькой частью пытки, которой я подвергался в тот незабываемый месяц, без сомнения, худший месяц в моей жизни. Большую часть его я провел в точности, как предписал доктор: ничего не делал, только слонялся по дому и саду да выезжал на два часа в день в инвалидном кресле. Поездка вносила некоторое разнообразие в монотонность режима, ибо вызывает куда больше эмоций (особенно если вы не привыкли к этому захватывающему занятию), чем кажется со стороны. Стороннему наблюдателю не понять ощущения опасности, не отпускающего седока ни на минуту: ему все время кажется, что его средство передвижения вот-вот опрокинется, и этот страх вспыхивает с новой силой при виде канавы или свежевымощенного участка дороги. Несчастному мнится, будто любая встречная повозка грозит его переехать, а на каждом спуске или подъеме чудится, что слабые руки повелителя его судьбы вдруг выпустят коляску.

Впрочем, через некоторое время даже это развлечение потеряло остроту, и совершенно невыносимая скука овладела мной, сводя с ума. Умом я не слишком крепок и решил не подвергать его излишним испытаниям. Таким образом, примерно на двадцатое утро, я встал рано, плотно позавтракал и направился прямиком в Хейфилд — оживленный и приятный городок, раскинувшийся в прелестной долине у подножия горы Киндер-Скаут. По дороге мне встретились две хорошенькие женщины. Во всяком случае, в те времена они были хорошенькими: одна прошла мимо меня на мосту и, кажется, улыбнулась, а другая стояла на пороге дома, осыпая бесчисленными и безответными поцелуями лицо краснощекого младенца. Теперь-то уж много лет миновало, и красотки наверняка потеряли тонкость талии и мягкость характера.

На обратном пути мне попался старик, дробящий камни, и от этого зрелища так нестерпимо захотелось поработать руками, что я предложил стаканчик за право занять его место. Участливый старик позволил мне поразвлечься. Я набросился на камни со всей силой, скопившейся за три недели, и за полчаса сделал больше, чем тот успел бы за целый день, но он был на меня не в обиде.

Сорвавшись однажды, я с головой ушел в разгульный образ жизни, совершая по утрам долгие прогулки, а по вечерам слушая музыку в павильоне. Однако дни все равно тянулись слишком медленно, и я искренне обрадовался, когда последний из них подошел к концу и карета помчала меня из пораженного подагрой и чахоткой Бакстона в Лондон, где жизнь сурова и приходится работать. Вечером мы проезжали через Хендон, и при виде яркого зарева над громадным городом потеплело на душе. Когда наконец мой кеб выехал с вокзала Сент-Панкрас на улицы Лондона, знакомый шум и гам, нахлынувший со всех сторон неудержимым потоком, звучал в ушах сладкой музыкой, по которой я давно соскучился.

Этот месяц ничегонеделания пришелся мне не по душе. Я люблю бездельничать, вместо того чтобы заниматься делом, а не тогда, когда и заняться больше нечем. Такой уж у меня скверный характер. Лучшее время постоять у камина, подсчитывая в уме долги, — это когда конторка завалена письмами, требующими немедленного ответа. Дольше всего я наслаждаюсь ужином, когда меня ждет трудная работа. А если по какой-то причине нужно встать утром пораньше, то именно в этот день я люблю понежиться в постели еще полчасика.