Дотла
Шрифт:
— Знаю. Бет всех ненавидит.
Харриет знает, что Соня не боится. Эта светловолосая девушка с каре-зелеными глазами кажется ей странной, будто несколько не от мира сего. Она любит одиночество и с огромным любопытством изучает каменные стены. Она интересуется Лабиринтом и откуда-то умеет держать оружие в руках. Харриет не предлагает ей быть Бегуном. Незачем. Соня слишком любопытная. И проблемная. Белая ворона, и не только по цвету волос. У нее часто бывает мечтательный взгляд и сосредоточенно закушенная губа. Она может ночами гулять по поляне, обходить стены по периметру, касаясь их шероховатой поверхности пальцами. Звуки, издаваемые монстрами, расхаживающими по Лабиринту, ее не пугают. Она как-то говорит Харриет, что у гриверов есть свой, особый
— Ты чокнутая.
А Соня не отрицает. Харриет почти привыкает к ней такой. Руки у нее ладные, правильные. Она умная и сообразительная. И впервые за долгое время Харриет понимает, что ей легко. У Сони светлая улыбка и совсем нет страха.
— Ты действительно не боишься?
Девушка лишь вопросительно смотрит на подругу.
— Лабиринта? Всего этого? — и обводит рукой поляну, где копошатся другие девчонки.
Соня лишь жмет плечами и откидывается на траву. Ее волосы растрепались, выбились из косы, покрыли яркие листы. Харриет смотрит на девушку косо и как-то хитро. Соня чистая. Но ее чистота не заключена в наивности. Ее чистота — это знание и покой. Рядом с ней действительно покойно. Она может брать оружие в руки, но все равно оставаться блюстителем мира. Харриет поражает этот контраст — кровь на руках и знание в глазах. И абсолютное отсутствие страха, тяги к Лабиринту. Словно Соня уверена, что сейчас им надо находиться здесь, словно еще рано что-то делать. Она лишь вертит в руках нож и вылавливает из чана картошку. Пальцы длинные и ловкие, очищают корнеплод очень быстро, а потом берутся за второй.
— Мне снится мальчик, — говорит она как-то и смотрит на Харриет. Та лишь изгибает брови. — Высокий, худощавый, светловолосый. Мне кажется, что я его знаю.
Соня замолкает. Юноша ей действительно снится. Каждую ночь, стоит лишь закрыть глаза, приходит его образ. Она уже знает, что у него непослушные волосы, обаятельная улыбка и сухопарые руки, что он высокий и нескладный. И что-то в нем такое родное, такое дорогое сердцу. Будто она знает его много лет, будто касалась его прядей, знает, какие они мягкие на ощупь. Будто он ее друг. Движения его губ ей знакомы, и искрящиеся глаза, и серьезный взгляд. В этих снах она часто обнимает его, чувствуя знакомое тепло, идущее от чужого тела. Соня просыпается и хмурится. Ее беспокоит это. Беспокоит этот мальчик. Ей вдруг впервые становится страшно. Что, если этот парень — ее прошлое? Что, если он был ей братом, другом или кем-то большим? А она забыла, не помнит. Липкое и вязкое чувство бродит где-то под ребрами, обхватывает сердце холодным кольцом. Мальчик ей дорог. Соня уверена.
И тогда приходит желание. Осмысленное, серьезное, ярое. Желание помнить, желание знать, желание вырваться. Теперь девушка смотрит на стены Лабиринта внимательно и задумчиво, молчит еще больше. Харриет это не нравится. Она лишь поджимает губы, но Соню не трогает. У той свой расклад и какой-то юноша в мыслях. Харриет усмехается, кривя линию рта. Ей ведь тоже снится. И глаза у него узкие, а руки крепкие.
– Не плачь.
– Уйди.
Она вырывается из его рук, но чужие пальцы все равно хватают ее за локоть.
– Соня… — голос ласковый, просящий. — Соня…
Она лишь вздрагивает, когда узловатые фаланги касаются ее лица, и поднимает голову.
– Не плачь. Я не могу видеть твои слезы.
Ньют ненавидит Лабиринт. Каждый камень, каждый поворот, каждую плиту под ногами, каждую лиану. Ненавидит. Это чувство клубится внутри, меж ребер, дерет грудь. Ньют едва держит себя в руках, прибегая очередным сумеречным вечером, запинаясь носком ботинка, падая на колени, выставляя вперед ладони. Его трясет, лихорадит. Это бесполезно, это бесчеловечно, это так жестоко. Ничего нет. Есть лишь эти стены и это место. Да гриверы, гребнутые монстры. Ошизеть. Рехнуться. Ньют садится, сгибая ногу и хмуро смотря вперед. Минхо останавливается рядом, упирает ладони в колени, хрипло и шумно дышит, взмыленный и потный. Ньют сидит и смотрит вперед, прямо на то, как закрываются двери. Большие шестеренки прекращают свое вращение, камень застывает недвижной скалой.
— Шенк, ты чего? — окликает друга Минхо. — Завис?
— Меня это все достало, — цедит сквозь зубы Ньют, маскируя раздражением страх и ненависть. Встает на ноги и бредет в Картографическую. — Пошли, — буркает он. — А то все выветрится из башки.
Минхо издает смешок похожий на хрюканье, но за юношей шагает. Ньют ведь прав. Он вообще уже давно не выглядит тем тонким и несколько отстраненным мальчиком, которым попал сюда. Он стал жестче, грубее, тверже. И глаза его наливаются сталью день за днем. Рука у него верная. Минхо с удивлением узнает, что Ньют отлично обращается с оружием, что, несмотря на всю кажущуюся хрупкость его фигуры, он физически отменно подготовлен и развит. Бегает парень будь здоров. Мысли, правда, у него странные. Как-то сказал о том, что девка ему какая-то снится. Минхо тогда смолчал, а сам подумал, что ведь и ему снится цыпочка. Смуглокожая и кажущаяся до безумия знакомой. Вот и у друга такая же хрень. Но Бегун не стал себе забивать этим мозги. И так проблем не огребешь.
Ньют держится уверенно и спокойно. Раздает приказы, изучает Лабиринт. Он кажется надежным и верным. Он один из самых первых, кто реагирует на Превращение, едва сводя брови. Его словно не пугают трудности. Иногда, конечно, ночами он сидит, привалившись к дереву, теребит мятый браслет из льняной ткани на руке и смотрит на небо. Там мигают звезды. Иногда считает их. В такое моменты он становится открыт и чист, почти уязвим. Со стороны он кажется самым удачливым парнем в Глэйде. Спокойным, рассудительным, сосредоточенным, зрелым не по годам. И лишь один Минхо замечает меж бровей друга странную складку.
— Эй, шенк, в чем проблема? Ты как торкнутый последнее время.
Ньют поднимает глаза на Минхо. Тот склабится во все тридцать два зуба, внушает оптимизм. Юноша лишь хмыкает.
— Тебя это все не задрало? Лабиринт, гриверы, сам Глэйд? Мне тошно, Минхо. Вот такой вот плюк.
Друг молчит. Лишь смотрит внимательно. Давит вздох. У Минхо плохо со словами. Ньют это знает. Но он благодарен за одно присутствие. С Минхо просто. Этот шенк — чертов везунчик судьбы, любимец фортуны — его друг. Самый настоящий. Ему даже рот открывать не всегда надо, чтобы Ньют усмехнулся. Хватает хитрого прищура и медвежьей лапы на плече. Ходячий сгусток бешеной энергии. Взрывной, опасный и такой настоящий. Словно грудь его распирает живительная сила, и ее дикий драйв касается и самого Ньюта. С Минхо легко. Дышать проще. И это все, что Ньют хочет знать.
Но ненависть не проходит.
Она множится как самое отвратительное чувство на свете, закипает в его груди, рвется наружу. Ньюту хочется рвать на себе волосы. Ему хреново, так хреново. Бесконечная вереница опостылевших будней, длинные коридоры Лабиринта, мерный стук шагов, стрекотание гриверов по ночам. Твари ползают и ползают. Сукины дети. Ньюту охота завыть. Но он держит лицо. И даже Минхо не замечает, насколько у его лучшего друга все швах.
А еще ему почти перестала сниться она.
И это добивает. Он так привык к девушке в своих снах. К ее большим, выразительным глазам, к мягким локонам, к очаровательной улыбке, к теплу ее тела. Незнакомка, неземная и прекрасная, ускользает из его памяти как что-то лишнее. Словно его подразнили лакомством, а теперь отбирают. И он отчаянно цепляется за ее образ. Будто она — это точка отсчета. Ее лицо все размытие, и тепло с пальцев уходит, и губы прекращают изгибаться в улыбке. Ньюту хочется орать. Он чувствует, как неотвратимо теряет что-то важное и значимое, как жестоко и бесчеловечно с ним обходятся. Наступает день, когда девушка к нему больше не приходит. Юноша распахивает глаза и понимает, что в памяти осталось лишь светлое пятно. Ее выдрали из его воспоминаний. Да, Ньют знает, что у девушки есть имя, что он знал ее, улыбался ей, говорил с ней. Парень уверен, что она — его прошлое. И его бессовестно растоптали.