Доверие
Шрифт:
У брата арестовали лучшего друга, и он крикнул:
— А ну повтори, сопляк несчастный!
— Одни мошенники, одни мошенники, одни мошенники!
Брат изо всех сил его треснул. Через минуту оба уже катались по полу. Старший выбил младшему два зуба. У матери не хватало сил их разнять. Но меньшой сам вскочил и убежал. Сплевывая кровь и зубы, глотая слезы.
Ну и наслушался же Роберт упреков. Зачем он пошел к мальчишкам, объяснить им положение обязан был директор общежития. Томс смеялся, когда ему жаловались на Роберта. Пожимал плечами. Роберту он сказал:
— Хорошо, Роберт, что ты у нас на заводе.
— А как дела в Коссине? — спросил
Он часто думал о Рихарде. Не так часто, как Рихард о нем, но думал.
— Еще не знаю, — ответил Томс, — твоему Рихарду Хагену, так его, кажется, зовут, пришлось без тебя справляться.
Лена быстро поставила еще один прибор для гостя. Томс, ни слова не говоря, посадил к себе на колени Эльзу.
— Я только мимоездом заглянул, — сказал он, — по пути из Берлина, завез тебе книгу.
— Какую книгу?
— Вот. Мне одна родственница дала. Она много читает. Тут о прошлом идет речь. О гражданской войне в Испании. Ты там был, и я подумал, что тебе будет интересно. Одного героя даже зовут Роберт, как тебя. Я по дороге немного полистал в ней. Ты прочти первый.
Роберт в изумлении смотрел на имя автора: Герберт Мельцер. Он глазам своим не верил, почти как шесть лет назад, когда Рихард Хаген, которого Роберт считал погибшим, вдруг вышел на трибуну в Коссине. По мере того как Роберт читал и перечитывал это имя, в нем росла уверенность, что автор жив.
Томс и Лена удивленно переглянулись. Роберт был ошеломлен, он даже побледнел. Потом открыл книгу. Прочитал несколько строк.
— Да, это я. Это мы.
Дочитал страницу до конца, забыв о сидящих за столом, потом еще страницу и еще.
— Роберт, Роберт, — тщетно взывала к нему Лена.
Он сделал нетерпеливое движение: оставь меня в покое. На этой странице они лежали в пещере, в высохшем русле ручейка, кучка раненых, которых невозможно было нести дальше. Армия Франко, грохоча, катилась над их головами. А они истекали кровью под землей. Когда из расселины скалы внезапно проникал луч света, Селия спешила перевязать их. Так прекрасно было ее лицо, что каждый, кого она перевязывала, нетерпеливо ждал следующего луча.
Лена воскликнула:
— Роберт!
— Оставь меня. — И он снова сказал Томсу: — Да, так все и было. — Он прижал к себе книгу, словно Томс намеревался увезти ее. Тот улыбнулся:
— Не спеши. Сегодня воскресенье. Не буду тебе мешать. — Он поднялся.
Томс успел прочесть всего несколько страниц этой книги. Те, где Роберт рассказывает свою жизнь. Томс не был уверен, что Роберт в книге тот же Роберт, которого он знал в жизни. Даже хотел надеяться: не тот. Ибо отнюдь не все, что думал и делал Роберт в книге, было ему по душе. Томсу всегда помогали жить умный отец и умная мать. Они не спускали с него глаз. Когда он учился, когда читал, даже когда играл. Они знали, с кем он дружил и в кого влюблялся. Никогда он не думал, что человек может до такой степени погрязнуть во лжи, в мерзостях, в ложном энтузиазме. А Роберт из книги надолго во всем этом погряз. Мне не пришлось из чего-то выпутываться, думал Томс. Роберту же пришлось, и он все преодолел. Не могу себе даже представить, как ему удалось очиститься от скверны.
Роберт, поведавший в книге о своей молодой загубленной, порою подлой жизни, — это Роберт, который на той неделе помог нам, когда дело до петли дошло.
— Всего хорошего, Роберт, до завтра. Читай, читай.
— Он уже где-то далеко, — огорченно сказала Лена.
— Оставь меня, — буркнул Роберт и бросился на кровать.
В книге
Опять вошел кто-то, наверное санитар, и объявил Селии: «Они прошли. Во всяком случае, головные части. Идем с нами, Селия, сейчас ты еще можешь выбраться». — «Нет, — отвечала она, — я же сказала вам, я остаюсь».
В комнату тихонько заглянула Эльза. Повернувшись к матери, она приложила палец к губам:
— Не надо ему мешать.
Наверно, так все и было. Я исстрадался. Лежал при смерти. Может, Герберт Мельцер и разобрал, что говорила Селия. Может, потом сочинил. Кто-то вернулся и сказал: «Идем», она ответила: «Нет, я остаюсь». Но все, что обо мне написано, — чистая правда. И луч света был именно такой. На мгновение он делал Селию красавицей, какой я потом в жизни не видывал. Иначе, чем пишет Герберт, и быть не могло. Почему Селия осталась? Не могла бросить нас в беде. Мы никогда не бросаем друг друга в беде.
Поистине, в этой книге дышит и бурлит сама жизнь. Мы еле живы, а она дышит и бурлит. Сильнее, чем доподлинная жизнь. Герберт еще тогда обещал: «Я напишу книгу. Все мы будем в ней». Он сдержал обещание, и как сдержал! Селия говорит в книге: «Я остаюсь». Она никого не бросила в беде. И потом, после войны, не бросила. И мы здесь, люди того же закала, не бросили друг друга в беде на прошлой неделе.
Где же, черт побери, был на прошлой неделе Герберт Мельцер? Он еще тогда чего только вместе с нами не пережил. На его глазах я стал поправляться в той проклятой пещере, ко мне вернулась речь.
А Рихард Хаген, его я сразу узнал на лесном перевязочном пункте. До того, как нас окружили. Я узнал его и в Барселоне, когда он стоял на залитой солнцем трибуне. Каково же, Рихард, пришлось тебе на прошлой неделе?
Перед тем как покинуть родину, во дворе, окруженном тремя старыми серыми стенами и одной новой, из красного кирпича, я увидел Рихарда. В центре двора стоял стол. Нас заносили в списки интербригад. Об этом ничего нет в книге у Мельцера. Разве его там не было? И сочинить он, видно, не сумел. Стол посреди серого двора с одной-единственной красной стеной.
Я знал, что Рихард тайком предостерегал от меня товарищей. «Не пойму я его. Он с нацистами якшался. Может, он засланный?» Нет, не мог Герберт такого сочинить. Он знал. В залитой нашей кровью пещере я напомнил об этом Рихарду.
Рихард, конечно же, не знал, что я видел его в Испании. На трибуне, под желтым солнцем, на необозримой площади, где все замерло, когда он начал говорить. Меня словно укололо в сердце — узнает он меня? Но как ему меня узнать? Одного — среди многотысячной толпы. Позднее он признался, что у него тогда промелькнула мысль — не Роберт ли это? Каково же, Рихард, пришлось вам на прошлой неделе?