Доверие
Шрифт:
— Вы знакомы? — спросил Ридль, когда все сели ужинать.
Цибулка припомнил ее круглые глаза — ах да, лаборантка.
И тут же, не смущаясь ее присутствием, в высшей степени ему безразличным, продолжил разговор.
— Нет, Ридль, тут уж ничего не поделаешь. Почему вы считаете, что теперь все пойдет по-другому, как правильное, так и ошибочное? Решение о Хельгере, к примеру, было принято задолго до 17 июня. Учиться посылают берлинского парня, который теперь живет в Кримче, отдают ему место, предоставленное заводу. Я еще раз все разузнал об этом Вернере Каале… Верно, ваш Томас Хельгер отлично показал себя в трудный час.
Девушка — лаборантка — остановилась в дверях. Ничуть того не скрывая, прислушивалась к их разговору. А она, оказывается, свой человек в доме, подумал Цибулка. Это была, чего он знать не мог, любимая сестра Эрнста Крюгера — Ушши.
Ридль выкладывал на столе узор из хлебных крошек. Потом сказал:
— Томас Хельгер очень способный человек.
— А Вернер Каале из Кримчи?
— Его я не знаю.
— Ну вот, может, и он очень способный человек. Во всяком случае, никаких ошибок в жизни он не совершил — ни прежде, в Берлине, ни теперь, у нас. А ваш Томас Хельгер, как это ни обидно, здорово оплошал.
— Бог ты мой, — ответил Ридль, — а вы, член дирекции, вы никогда ни в чем не оплошали?
Цибулке и в голову не пришло, что вопрос Ридля касается и его любовной связи и подспудного желания, нет-нет да и возникающего у него, порвать со всем здесь и дать деру. Не только потому, что он ни с кем себя не сравнивал. Но удрать в Западный Берлин — это уже не просто оплошность, это нечто совсем иное. Он, конечно, частенько злится на разные неполадки. Но настоящей оплошности он не совершит… Покуда он здесь.
— Не стоит об этом толковать, Ридль. Изменить что-либо не в моей власти. Я вам не раз говорил, что вы меня переоцениваете. Кстати, Хельгеру ничто не мешает учиться заочно. Он получит кое-какие льготы. Его просьбу я поддержу, если меня спросят.
А мог бы, подумал Ридль, поддержать и без спроса. Он понял — с иной точки зрения, чем Цибулка, — что разговор их зашел в тупик. И заговорил о другом.
— Что вы скажете о Берии?
— О ком? — Цибулка расхохотался, лицо его стало мальчишески простодушным. — Вы сегодня то и дело переоцениваете меня. Прежде чем его ликвидировать, моего мнения не спросили. Но если вы меня спрашиваете, так знайте, я считал его отпетым негодяем, теперь и русские от него избавились и мы тоже.
— А вы полагаете, он виновен и в наших беспорядках?
— Я уже давно ничего не полагаю. Ему, конечно, была глубоко безразлична наша маленькая республика, хотя мы вместе ее сколачивали. С таким трудом, с такими раздумьями и жертвами. Все это ему было безразлично. Он других заставлял надрываться. Других приносил в жертву. Столько, сколько считал нужным. Я даже не знаю точно, что заставляло его это делать. Страх? Жестокость? Чтобы люди не усомнились в его могуществе? Ах, оставьте меня в покое… Помните, как мы ломали себе головы из-за врачей, будто бы собиравшихся прикончить старика? Не знаю, с чего это Берия решил, будто кто-то мог такое выдумать… Во всяком случае, старик тем временем просто взял и умер естественной смертью…
Когда Цибулка наконец распрощался, Ридль обнял Ушши. Коснулся ее густых, коротко стриженных волос. Не то чтобы он меньше думал о своей покойной жене. Нет. Она теперь занимала
Его мать отчасти была довольна, но отчасти и раздражена тем, что Ридль хочет жениться на этой девушке. Ушши, конечно же, услужливая, преданная и добрая. Но она ни во что не верит. Ведь ее веру в каких-то людей и в их цели верой не назовешь. Старухе не по нраву было, что Ушши, поджав губы, скрывала усмешку, когда она отправлялась в соседний город в церковь. Ридль пытался втолковать как молодой, так и старой:
— Оставь ее в покое. В один присест не изменить взгляды человека на жизнь.
Однажды, сметая пыль с письменного стола Ридля, Ушши взяла в руки фотографию Катарины, стоявшую на своем обычном месте, и стала задумчиво ее разглядывать. Внезапно вошел Ридль, взял фотографию у нее из рук.
— До нее своей тряпкой не касайся никогда.
Ушши промолчала. Но слезы тихо полились из ее глаз. Прижавшись к его плечу, она сказала:
— Право же, ты меня не любишь.
— Ну, что за вздор, — ответил Ридль и попытался ее успокоить.
2
Рихард и Гербер Петух полночи просидели вдвоем. Время от времени спорили. Время от времени Рихард молча размышлял над чем-то. А Гербер крутил ручку приемника, выхватывая то музыку, то какие-то передачи на незнакомых языках — с запада, востока или дальнего севера. Он смотрел на Рихарда и с грустной нежностью думал — ну и скрутило же тебя. Лицо землисто-серое. А хочешь еще взвалить на себя эдакое бремя.
— Мнение свое я тебе сразу высказал, — вновь начал Гербер. — Ты себя лучше знаешь. Подавай заявление. Попытайся. Найдутся там разумные люди, с ними тебе полезнее посоветоваться, чем со мной.
— Да, решено, — ответил Рихард. — Точка.
Гербер встал.
— Ладно. Тогда пойду спать.
— А все-таки и твое мнение мне пригодится, — сказал Рихард совсем другим тоном и с совсем другим выражением. Гербер удивился — землисто-серый оттенок, точно слой пыли, слетел с его лица. — Я услышал то, чем сам себя стращал. Теперь меня никто не удержит. Ни ты, ни я сам.
— Тогда что ж, прощай. До завтра, — сказал Гербер.
Рихард опустил голову на руки, обдумывал, как лучше распределить уже забрезживший день. Первым поездом в Гранитц. К Эверту. По средам у него приемный день. Рихард знает его еще по концлагерю. Эверта арестовали незадолго до войны и до окончания университета. Но сразу же после войны он еще раз поступил и все одолел, кончил курс. С прошлого года преподает в Гранитце. Вот кто мне нужен, вот кто даст мне дельный совет. Он довел до конца то, что я только хочу начать.
Раньше Рихард лишь мельком подумывал о заочном обучении. Порой высказывал кому-нибудь свои намерения. Но последний год одна мысль не давала ему покоя: Я обязан отвечать людям на все вопросы. По их семейным делам. По работе. Чаще всего одно связано с другим. Вопросы зарплаты, вопросы норм перерастают дома в семейные вопросы. Я обязан не только дать ответ, которого от меня ждут, но обязан решить, не слишком ли много или не слишком ли мало от них требуют. Обязан вникать в их трудности. В их работу, в их расчеты. Вот зачем мне надо учиться. А чему и как — это пусть мне Эверт посоветует.