Доверие
Шрифт:
За столом, так же медленно, как он выбирал между семгой, сардинами и другой закуской, Бентгейм сказал:
— События, о которых мы беседуем, вероятно, достигли высшей точки.
— Русские выслали танки. Были пострадавшие. Их будет еще больше, — сказал Шпрангер.
— Боже мой, — с молодой горячностью воскликнул Бентгейм и щелчком отшвырнул свой бутерброд. — Мы же и по радио и всякими другими способами обещали нашим друзьям в зоне помощь. А вы, Шпрангер, вы точно по учебнику читаете, простите, ох, бог ты мой. Американцы уж наверняка за Бранденбургскими воротами.
— Пустое, —
— Невероятно! — выкрикнул Бентгейм, словно не Шпрангер, а он сам прилетел из Берлина. — Разве мы не обещали им любую помощь? Они же ее ждут.
— По крайней мере эти передачи звучали, как обещание. Все мы за последние десять лет на собственной шкуре испытали разницу между звучными обещаниями и фактами. Американцы вовсе не так глупы, они не забыли угрозы, когда война на пороге. Сейчас они не хотят воевать. Из-за восточной зоны. Русские своей зоны не отдадут.
— Да что там! Если немцы на востоке взбунтуются и устремятся в наши объятия, что тут станут делать американцы? Да и русские ничего делать не станут, насколько мне известно.
У Шпрангера наконец-то развязался язык.
— Вполне допускаю, что есть русские, которые ничего бы не стали делать. Но решают те, кто вышлет танки. А это я называю кое-что делать. Вас злит, Бентгейм, что именно кусочек, столь любезный вашему сердцу, остался у русских. Мы, однако же, договор подписали, я хочу сказать, союзники его подписали. Это не обещание, это соглашение, письменное.
— Не навечно же! — воскликнул Бентгейм.
— А что вообще вечно? На ближайшее время.
— Поскорей позвоните, пожалуйста, вашему агенту в Берлин, — повелительно сказал Бентгейм.
Шпрангер взглянул на часы.
— Через десять минут. Так мы условились.
— Эуген, мальчик мой, — попросил Кастрициус, не открывая глаз. — Дай мне чего-нибудь сладкого. Соленого я больше не хочу.
Эуген Бентгейм поспешил услужить старику. Свой зеленый стул он подвинул к желтому шезлонгу.
— Разлакомился на жирный кус? — спросил его Кастрициус. — Не из кухни нашей Гельферих, нет. Из восточной зоны — имею я в виду.
Эуген пожал плечами.
— Мы, если помните, — тихо сказал он, — уже говорили об этом, в мой прошлый приезд. Несмотря на все прорицания и предзнаменования, я, откровенно говоря, удивился, когда там началась вся эта заваруха.
— А я, — сказал Кастрициус, — вздохнул с облегчением, когда приехал Шпрангер и рассказал мне то, что сейчас рассказывает твоему отцу. Что заваруха уляжется. Без войны.
Он с удовольствием съел все, что положил ему на тарелку Эуген. Потом сказал:
— Русские, наверное, пригрозили войной. В случае, если американцы вмешаются, поспешат на помощь. Вот американцы и не вмешались. Стало быть, обе стороны, и русские и американцы, в настоящий момент чувствуют известное облегчение.
Нора сидела в кухне.
— Сузи, побудь с нами пять минут. Посиди спокойно, — попросила она. —
Сузи сидела на табурете. Она не облокачивалась на стол, как Гельферих, в ее осанке было спокойствие и достоинство.
— Да что там дома? Ребенок, слава богу, здоров. Сегодня он у бабушки. Густав мой совсем голову потерял из-за беспорядков на Востоке.
— Знаешь, Нора, — вмешалась Гельферих, — ее Густав-то ведь красный. Надеется, будет опять одна Германия, он из этого пользу извлечет. Они-то на Востоке все это время пикнуть не смели, а Густав надеется, что они будут вместе с ним забастовки организовывать.
— Не верю я, — сказала Сузи, — что он так думает.
Ее взгляд задумчиво покоился на лице Норы. Когда Нора жила здесь, Сузи быстро к ней привыкала. Но стоило Норе появиться неожиданно, как сегодня, и вместе с нею в дом вихрем врывалась толпа призраков. Отто в черном мундире. Его смерть в мирное время, когда все повсюду зажили мирной жизнью. Карнавальные балы, хлопанье вылетающих пробок. А вот и Антон, который стрелял в Отто Бентгейма, жалкий и гордый стоит перед судом. Интересно, он все еще в сумасшедшем доме? Ни одна душа больше не вспоминает о нем. Только я вспоминаю каждый божий день… Призраки развеялись, Сузи отвела взгляд от Норы.
— К слову сказать, забастовки. В Бинзгейме никто не голодает, — сказала Гельферих.
— Нет, конечно, — спокойно ответила Сузи. — К счастью, у всех есть работа… Пойду в сад, спрошу, не нужно ли чего господам, — добавила она.
Выходя, Сузи видела, что Шпрангер говорит по телефону. Ее обнаженные, округлые руки быстро двигались, убирая со стола.
— Дитя мое, — сказал Кастрициус, — нам больше ничего не нужно. Скоро будем ужинать. Хорошо бы гостям перед отъездом поесть горячего. Передай это Гельферих.
Шпрангер, возвращаясь из дому, прошел мимо нее.
— Кое-где уже все улеглось, а кое-где, наоборот, только начинается. Русские ввели в действие танки по всей зоне…
Старый Бентгейм побледнел от досады и ярости.
— Что же будет дальше? — спросил он.
Шпрангер терпеливо, чуть не в десятый раз попытался втолковать ему:
— Русские начнут войну, если вмешаются американцы. Поэтому они и не вмешиваются. Вы хотели знать, что делается на ваших заводах? Эльбский забастовал. Его заняли русские. В Коссине попытались бастовать. Но теперь уже работают.
— Может ли это быть?
— Мой агент заслуживает полного доверия.
В этот день Дора Берндт получила телеграмму от мужа из Монтеррея: «Срочно сообщи подробности».
Хоть письма его в последнее время приходили с большими перебоями и Доре казались пустыми и вымученными, прочитав эти несколько слов, она поняла, что хочет знать Берндт. Берндт был уверен, что она поймет. Значит, их разрыв не окончателен, какие-то нити еще связывают их, натягиваются, и оба ощущают боль. Берндт, поняла Дора, прежде всего хочет знать, что творится на заводе, директором которого он был. Значит, и от завода он еще окончательно не оторвался. Ни от нее не оторвался, ни от завода.