Довод Королей
Шрифт:
Стражник чуть не захлопал в ладоши, досадуя лишь на то, что не сразу вспомнил. Антуан Бэррот, папаша капитана гвардии красавчика Артура! Самое то! Артур предан Эстре и глуп, как бубен, но его отец еще тот гусь. Долго приценивался, прежде чем решить, на кого ставить, явно пошел в своего родителя и мечтает о ключе [138] . Раскрыть заговор против Александра для него сплошное удовольствие, а скупиться он не станет. Про Бэрротов еще никто и никогда не говорил, что они скареды.
138
Золотой ключ – символ власти канцлера.
2892
21-й день месяца Дракона.
Оргонда. Лиарэ
Анри и Сезару удалось протиснуться почти к самому дому, в котором в ожидании суда находилась герцогиня. Ближе, не затеяв ссоры с облепившими крыльцо фанатиками, было не подобраться.
Никогда еще Сезар Мальвани не был столь близок к тому, чтобы возненавидеть человечество. Лиарэ сбесилась. Фанатики, которых тут отродясь не водилось... Толпы фанатиков, дневавших и ночевавших на площади Святого Антония. Осеняющие себя Знаком стаи, проповедники в фиолетовом и зеленом, вопли кликуш, требовавших сжечь Преступившую, дикие подробности того, что якобы творила герцогиня...
Лиарэ с готовностью подхватывала любой бред о распятых и изнасилованных девочках, вырванных из чрева матерей нерожденных младенцах, ослепленных и оскопленных рыцарях, белых безглазых змеях, плюющихся ядом жабах, огнедышащих псах и прочей чертовщине. Если кто и сочувствовал Марте, то молчал и опускал глаза, чтоб не быть разорванным на куски. Толпа смела несколько особняков близких к герцогине нобилей, а арцийский посол спасся, лишь укрывшись в циалианской обители. Сестры, к слову сказать, молчали, словно происходящее в столице их не касалось...
Если бы здесь была армия! Сезару хотелось верить, что солдаты, ходившие за своими вождями в огонь и в воду, не посмели бы ослушаться их приказа. Но тогда пришлось бы вырезать всех – мужчин, женщин, стариков, детей, потому что против Арции и герцогини поднялась вся Лиарэ. Облегчение, испытанное виконтом при известии, что Марта жива и дожидается антонианского суда в одном из домов напротив обители, почти сразу же сменилось отчаяньем. Виконт был готов сцепиться с синяками и эркадными стражниками, но не с толпами осатаневших горожан, не расходившихся ни ночью, ни днем. Первоначальный замысел – тайно пробраться в дом и вывести герцогиню – рухнул, едва только Мальвани увидели море людских голов, бьющееся в каменные стены. А вот стражников и синяков как раз и не было. Вернее, были, но по другую сторону антонианской площади у Храма Триединого, где должен был состояться суд. Должен, но не состоится, потому что без охраны заполненной разъяренными фанатиками площади не перейти.
Замысел Ореста был понятен. Марту Тагэре должен казнить народ Лиарэ. Потому-то кардинал и отодвинул судилище на кварту, озаботившись при помощи «свидетелей» злодейств герцогини довести город до полного исступления. В первые дни бунтари еще могли передать жертву в руки Предстоятеля антонианцев, а именно этого синяк и не хотел. Ему нужна была кровь, причем пролитая чужими руками, и он ждал, ничем не рискуя. Бунтовщики были надежными стражниками и обещали стать отменными палачами.
На третий день на площадь принялись стаскивать дрова, на четвертый день заполыхал первый костер, на котором сожгли чучело ведьмы-герцогини. Туда же полетели вывески харчевен «Поцелуй арцийки» и «Арцийская звезда», ни в чем не повинные вирши какого-то мунтского стихоплета, мебель и картины из разгромленного посольства и все, что в головах очумевших от безнаказанности горожан связывалось с герцогиней и ее родиной.
Чем ближе подходил назначенный срок, тем понятнее становилось, что ни похитить, ни тем паче отбить Марту не получится. Оставалась жалкая надежда защитить ее, пока она пробивается сквозь толпу к храму. Если герцогиня доберется до Ореста, тот вынужден будет воздержаться от убийства сестры арцийского протектора. И именно поэтому Марта до храма не дойдет. А с толпы какой спрос? Да, после этого Арция и Оргонда станут смертельными врагами, но именно это Оресту с ифранцами и нужно.
Проклятый, от того, что он, Сезар Мальвани, понимает, кто и почему убивает любимую женщину, не легче. Отец был рядом, но с таким же успехом он мог остаться на берегах Табита. Стиснутые толпой, они не могли обменяться даже словом, не рискуя быть услышанными. У них не было мечей – о том, чтобы пришедшие к храму были безоружными, позаботились особо, хорошо хоть в одежде дарнийских моряков их было не узнать. То есть узнать, конечно, было можно, но лишь зная в лицо и ожидая встретить именно здесь и именно их. Но для всех Мальвани оставались на границе...
Сезар сам не знал, как сдерживался, слушая гадкие, несправедливые, жестокие слова. Человек не представляет предела своих сил. Виконт Малве молча стоял рядом с провонявшим луком кривозубым лавочником и уродливой горожанкой, визгливо рассказывавшей, как у невестки тетки молочника похитили и принесли в жертву ребенка и как она всегда подозревала, что арцийка – еретичка и шлюха. Кривозубый подтвердил последнее с такими подробностями, что Малве чуть было его не придушил. Его остановил отец, до боли сжавший локоть сына. Малве не знал, о чем он думает, может быть, о Шарле Тагэре или его сыне Эдмоне, казненном у ворот Эльты. Ну почему они сразу же не взяли войска?! Хотя Марту бы это не спасло. Армия движется медленно, она бы подошла к Лиарэ в лучшем случае послезавтра к вечеру. Сезар не сомневался, что Серж сделал все, что мог, но Монтрагэ появится не раньше чем кварты через полторы. Можно будет отомстить, как отомстили Агнесе. За свои преступления ифранка расплатилась смертью сына и безумием, но убитые по ее приказу от этого не воскресли...
Пробило двенадцать и две четверти, до суда осталось пол-оры. По площади пробежала сладострастная судорога, и Малве представился затаившийся в глубинах огромный спрут, почуявший теплую кровь и медленно, предвкушая наслаждение, всплывающий навстречу обреченному кораблю.
День был тихий, сумрачный и теплый. Парило, а в толпе было и вовсе нечем дышать. Уставшие от долгого стояния ноги заявляли о себе. Тело человека совершает в бою невозможное, но на пустое стояние всегда отвечает усталостью. Отцу на одной ноге еще тяжелее, но он терпит. Сезар не знал, что было бы лучше – чтобы Анри ушел или был рядом. Его присутствие, вопреки здравому смыслу, ободряло и внушало уверенность, но, если придется драться и бежать, отец обречен. На одной ноге далеко не уйти, хотя о какой драке может идти речь?! Разве что отобрать алебарду у стражника... Вот у того, пузатого... И стоит удобно! Оттолкнуть кривозубого, сбить отвратительную старуху, вскочить на ступеньку и... С паршивой алебардой против целого города и толпы синяков, которые, если что, не побрезгуют и магией!
Колокол пробил тринадцать раз. Полдень. Толпа заворочалась, как свинья в хлеву, предвкушающая кормежку. Кто-то запалил факелы и бросил в загодя приготовленные костры. К без того нестерпимой жаре и духоте добавились вонь сгорающей виниссовой соломы и смолы. Малве еще раз прикинул расстояние от места, где он стоял, до крыльца дома Марты и оттуда к храму. Не успеть. Разорвут на полдороге. Или бросят в огонь. А потом Орест призовет всех покаяться... А что делать ему? Погибнуть рядом с Мартой или выжить и отомстить? Всем. Марку, Оресту, ифранцам, оргондцам. Они с Сандером не оставят от Лиарэ камня на камне... Этот город не заслуживает пощады...
Двери высокого трехэтажного дома дрогнули, но не подались. Они открывались наружу, а на крыльце было слишком много народа. Если б Орест хотел сохранить своей жертве жизнь, он бы выстроил коридор из стражи и синяков, но те стояли лишь у входа в храм и вокруг площади, отбирая мечи у желающих пройти. Впрочем, окружающие улицы были так запружены народом, что пробиться даже к тому месту, где стояли они, было почти невозможно.
Здоровенный бугай с зычным голосом начал сгонять людей со ступеней, одет он был, как простой горожанин, но Сезар сразу понял – перед ним воин. Свой? Неужели?! Нет... Орест озаботился запустить в толпу переряженных солдат. Проклятый! Ну почему он не уговорил Марту уехать в Арцию с матерью. Или... бежать с ним хоть в Новый Эланд, хоть в Отлученные земли. Неужели единственное, что он может сделать для своей любви, это убить ее, смертью защитив от грязных, похотливых лап. И он сделает это, если не останется надежды. Не останется?! Уже не осталось!