Дождь поющего огня
Шрифт:
– Уходи богохульник, Сеятель зла! Пожалей хоть святую силу, коли нет в тебе сострадания к бедной женщине, - вскричала плачущая.
– Не мешай чистоте молитвы.
– Значит чистота твоих воплей в словах, неимеющих общего с жизнью, сказал Артемий с горечью в голосе.
– Пустой звук и всего на всего жажда жалости. Если бы ты захотела, ты смогла бы из собственного бытия сделать молитву и изменить вселенную себе во благо. Ты же, просто ленива крикливая баба. Мне смешны твои причитания. Ты встретилась на моём пути, и я заговорил с тобой. Спасибо за эту встречу.
И
...........................................................................................
У ворот города Артемию встретился оборванный нищий, кашляющий и покрытый язвами, он жаловался на болезни, как водится, на судьбу, и просил денег на лекарство от своего недуга.
Казалось, Артемий не замечал бедного человека, он проходил в двух шагах от просящего, даже не повернув головы, не обращая ни какого внимания на душераздирающие просьбы. Когда же нищий ухватился за край его плаща, Артемий остановился и наклонил лицо навстречу мельтешащим глазам.
На мгновение опешил бедный человек, но вскоре наглость вернулась к нему, и ещё крепче схватился он за плащ Артемия.
– Не проходи мимо добрый человек, - прошипел оборванец, - подари монетку убогому для исцеления... или... клянусь всеми святыми, я облапаю тебя, что не отмыться тебе во веки, и через неделю сядешь напротив пораженный моим недугом.
– Ну вот, - вздохнул Артемий, - два лентяя за один день, и оба чего - то просят, немного ли для такого маленького городка.
Протянул он руку, схватил за шиворот попрошайку, да встряхнул, как следует. Затем расстегнул свой кожаный пояс и принялся пороть убого.
Крики и ругательства привлекали народ. Люди обступили кругом Артемия, избивающего нищего, качали головами, сострадая убогому.
Но Артемий, словно не замечал собравшихся людей, уже готовых вступится за слабую бедность. Поднималась и опускалась его рука, нанося удары по спине и заду задыхающемуся от крика человеку.
– Вот тебе, лентяй, - приговаривал Артемий, - что бы ни сидел на дороге, вот тебе, что бы не хватался за мою одежду, вот тебе, что бы не грозил мне своей нечистью, а вот - за лень, за жалость к себе, вот - за твою болезнь, вот - за грязь твою.
Вышел из толпы дюжий молодец и отвёл избивающую руку.
– Довольно мучить попрошайку, - сказал он.
– Ты не судья ему, да не так и повинен он перед тобой, чтобы терпеть столько боли.
– Правда, твоя, благородный заступник, - ответил Артемий.
– Сей
человек, не повинен ни в чём.
Но просит он подаяния за жалость к себе, ибо ничего не может он, кроме вымогания с помощью собственного убожества, и стоило его убожество одну монету. Я же сделал его в десять раз более жалким, что бы помочь ему заработать побольше, вот, я даю ему десять монет.
И Артемий протянул нищему деньги.
– А вы, сердобольные, жалостливые люди, - окликнул он собравшихся, - чего же не платите вы ему за свою жалость. Или жалость ваша итак при вас, что не зачем покупать её у богатого жалостью. Если так, то нечего толпится и пожирать глазами останки того, кто давно съел самого себя.
Сказав это, раздвинул толпу Артемий и бодро зашагал вон из города.
IV. Лики надежды.
Печаль опустилась на чело Лирри. Не видела она истока той тайны, что стояла за бегством Артемия. Не радовал её пышный сад, не навевали грез соловьиные трели. Она ждала, и её ожидание было помножено на два. Тяжелело её тело, новая жизнь, зародившись среди ласк и нежности, росла, в её плоти. Её тайна называлась беременностью.
Сколько раз, старый король, проклинал проходимца, бросившего его дочь. Сколько страшных слов слетало с его негодующих уст в предзакатную даль угасающих дней.
– Дочь моя, - говорил он, - этот бродяга недостоин твоей печали, но то, что в тебе живёт, требует радости. Поверь мне, та новая радость гораздо ценнее радости встречи с ним. Тебя предали. Да, верно. Оставайся же сильной и будь выше этого, не предавай сама.
Молча слушала отца принцесса. Она знала наверняка - ей не предать. Она просто ждала и верила: он вернётся, и она будет счастливее прежнего.
.......................................................................................
Осень роняет листья на сокровенные тропинки вёсен.
Молчаливые горы напились теплом и жаждут прохлады. Вершины их облысели, подножья покрылись бурыми мхами. С непокрытыми головами у изголовья умирающего лета возвышаются они и требуют льда себе в жаркие сердца, что бы остудить бушующие пламя сожаления.
...........................................................................................
Зимняя белизна одаривает бодрой чистотой пространство холода.
Небо ясное и глубокое до самого трепетного окончания остроты взгляда.
Белые парики на верхушках елей. Голубые следы у заметённых корней. Лёгкий дымок над игрушечными домами крестьян.
Призрачный пар от сдержанного дыхания из прохладных уст.
Снег скрипит под маленькими ступнями, словно сердится на тяжесть
памяти, укрытой под его пушистым пластом.
Мир весел и ясен, как свадебная песня. Протяни к нему руки, и он обнимает тебя, испугайся его, и он заморозит слабое сердце.
Белая надежда гордого ожидания.
......................................................................................
Птицы возвращаются шумными стаями.
Реки содрогнулись от станных кошмаров зимних снов, и, возмутившись, лежащему на них, панцирю льда, рванули, да так, что в дребезги разлетелись хрупкие обломки. Вода набрала силы за месяцы сонного течения, по всюду разлив свои мутные потоки и набрякшие лужи.
Это весна. Грустна и таинственна она, Тянет нас к ней чутьё доброго.