Шрифт:
Владислав Романов
ДОЖДЬ
В то лето жара в Копьевске выдалась нестерпимая. Старожилы уверяли, что сто три года такой жары не наблюдалось. Красный столбик градусника точно приклеился к отметке 33 и, хоть лопни, не спускался вниз. Уже в конце мая в лесах начались пожары, и дым навалился на город. Выезд в лесную зону запретили, и все по воскресеньям стали ходить в картинную галерею, расположенную в старом соборе: толстые стены еще хранили прохладу и не пропускали дым.
В связи с пожарами пришлось ввести ограничения и службе водопровода. Жителям разъясняли, конечно, временность
В эти нелегкие дни главбух Кировского райпищекомбината Петр Иванович Неверующий торопился закончить методическую записку о перспективном и текущем планировании, которую он составлял для бухгалтерских курсов. Жена с дочкой спали в соседней комнате, а стрелки старинных бабушкиных часов с римскими вместо цифр загогулинами подходили к двенадцати. Сидя за столом в майке и трусах, Петр Иванович еле успевал вытирать пот, меняя за вечер уже третий платок. Это еще хорошо, что окно выходит в садик, яблонька распустилась, и тянет прохладцей, а у Льва Игнатьевича Шилова на пятом этаже, небось, одуреть можно от духоты.
Часы пробили двенадцать. Неверующий решился уже поставить точку, как вдруг что-то зашумело в яблонях и очень знакомое почудилось в этом шуме. Петр Иванович сдвинул на нос очки и, всмотревшись, с удивлением обнаружил серебристое мельканье у фонаря. Поначалу он подумал, что это серебрится мошкара, но тут уж и пахнуло, да таким удивительно знакомым, что Петр Иванович вскочил из-за стола. Пахло свежеприбитой пылью. Да- да, той самой свежеприбитой пылью, когда идет дождь. И, вглядевшись, Неверующий обнаружил у фонаря не мошкару, а самые натуральные капельки! Он даже перевесился через подоконник - ив глаз, в нос, в рот залетели настоящие дождинки!
Петр Иванович хотел было разбудить жену и дочь, но тут вдруг ему в голову пришло: а не разбазаривает ли кто-нибудь с верхних этажей таким хулиганским образом воду?!. Он уже хотел было снова перевеситься через подоконник, взглянуть вверх, но, посмотрев на фонарь, обомлел: во всю ширину переулка шел дождь. Теперь это уже было видно и слепому! Дождь, дождь шумел в листве, бежал в водосточных трубах, и пузыри вскипали на лужах. Причем все свершалось как-то тихо и обыкновенно - никто не хлопал окнами, форточками, точно все спали и ничего не слышали.
Откуда-то издалека донеслась странная мелодия, и Петр Иванович вспомнил, как он сам мальчишкой выделывал такие рулады на травинке. Травинка нужна тонкая, широкая, и стоит ее поднести к губам, как она задрожит, завибрирует и зазвучит нежная мелодия. Петр Иванович был мастак выдувать всякие песни, но мелодия, которую он услышал сейчас, поразила его своей необычайностью:
точно все вокруг вплеталось в нее - и тиканье часов, и шорохи, и скрипы, и свет фонарей. И так вдруг что-то защемило в сердце, что Неверующий готов был, кажется, выскочить из окна.
– Куда все ушло-то?
– вдруг выпалил он и удивился своему вопросу. С чего это он такое спросил?
– Куда, куда?!
– сердито проворчала жена в соседней комнате.
Неверующий заглянул туда, увидел Катерину Ивановну, спящую, разметавшуюся на тахте от жары, и покачал головой. Быть врачом-стоматологом - дело нелегкое... Дочь же спала тихо под простыней, и, взглянув на нее, Петр Иванович улыбнулся: чистое, нежное, точно освещенное изнутри, лицо казалось таким прекрасным, что Неверующий даже засомневался: а его ли Ленка спит на соседней полуторке? Но после некоторых размышлений он все же согласился со своим отцовством, хотя легкая ревнивая тучка залетела в сердце. Было, было что-то у жены с тем настройщиком, который доставал ей контрамарки в филармонию. Верить бабам нельзя!
Минуту поколебавшись, Неверующий выскочил на улицу. Дождь к тому времени уже не шел, мелодия исчезла, а вместо нее на третьем этаже стрекотала Дуськина швейная машинка. Дуська обшивала пол-Копьевска, все про это знали, хотя Неверующий из принципа у нее ничего не шил. Баратынский, Дуськин супруг, игравший в народном театре ДК им. Горького, о чем всем докладывал, учил, видать, очередную роль, и обоим было наплевать на то, что делается за окном.
Мокрый асфальт блестел как надраенный. В воздухе пахло морем и прибитой пылью, а маленькие лужицы горели, как осколки огромного, разбитого на множество частей зеркала.
"Чудеса!" - радостно хмыкнул Петр Иванович, оглянулся на дом, желая найти хоть одного свидетеля этого казуса природы - никакой тучки над головой и в помине не было, - но все, за исключением Баратынского, спали или не желали из окон высовываться.
Даже если представить себе, что какой-то шутник набрал в лейку воды и решил полить переулок, то все равно он бы не захватил его во всю ширину, а тем более в длину, размышлял Петр Иванович, блаженно втягивая носом прямо-таки натуральный морской запах, - значит, это возможно при условии, что разом из всех окон станут поливать переулок из леек, что вообразить нельзя, ибо все спят, а потом на пятом этаже живет отставной майор Лев Игнатьевич Шилов, председатель КВРа двух пятиэтажек, и его бдительности жильцы откровенно побаиваются...
Мысли Неверующего неожиданно прервал Баратынский, выскочивший в буквальном смысле слова как Тень Отца Гамлета. Такую роль слесарь Митька Баратынский в свое время играл в ДК Горького, где Дуська вела кружок кройки и шитья. Там они и познакомились, и Дуська быстро прибрала Митьку к рукам, вырвала его из рук шаромыг, запретила пить и стала приобщать к культуре модного костюма. Баратынский выскочил в театральной шляпе, плаще и с собачонкой.
– Привет!
– обрадовался Петр Иванович.
– Видал?
– Он показал на лужицы.
Баратынский взглянул на небо и, лихо запахнув плащ, прошипел, выпучив глаза:
– Дождемся ночи здесь. Ах, наконец, достигли мы ворот Мадрита! Скоро я полечу по улицам знакомым, усы плащом закрыв, а брови шляпой. Как думаешь? Узнать меня нельзя?..
– Кто ж тебя не знает?
– не поняв ничего, хмыкнул Неверующий.
Баратынский огорченно покачал головой.
– Вид ваш, Петр Иванович, не соответствует вашему авторитету на производстве, - высокомерно заметил он, взглянув сверху вниз на низенького Неверующего.
– Чао!