Дожди над Россией
Шрифт:
Я упалился разбрасывать зерно и в любопытстве отпустил взор вокруг. Интересно, много ль тут сегодня таких горьких сеяльщиков, как мы?
Сразу за Алексеевым огородом огород Комиссара Чука. Там никого. Землица бедненькая, красная. На ней к осени еле вылезают тоскливые кочанишки-огрызки в треть детского локотка. Глянуть бы, чем сейчас занимается этот Чук? Наверно, в городе, в реанимации гулёна. Праздничек же!
Сколько глаза ни бегай по пустым косогорам, нигде ни души. Лишь полдни играют. [54]
54
Полдни играют – движение воздуха в жаркий день.
Только зелёные копны тунгов млеют на солнце.
В совхозе вся земля забита чаем. Но и под огородишки рабочим надо что-то кинуть. А что дашь, когда нечего дать? И совхозный генералитет ловко выскочил из переплёта. Рабочим сыпнули участочки на тунговой плантации. И люди выращивают себе кукурузу между тунгами, а заодно поневоле чистенько (и бесплатно) обрабатывают всю землю у самих тунгов. Ну кто на своём огороде потерпит сор-траву?
– Ты чего галок ловишь? – подначивает меня Глеб. – Кто за тебя сеять будет? Живей, панок Лодыренко, живей! Верно, ты ещё в пелёнках, а лень твоя была уже с телёнка!
– А твоя с корову! – окусываюсь я и вразбрызг швырнул перед собой горсть кукурузы. – Ухватил шилом молочка?
– Хватай и ты. – Ехида вежливо, с ядовитым поклоном подаёт мне тоху.
На старопаши мы откусываем тохами маленькие глинистые кусочки, едва прикрываем семена. Местами огород крепче асфальта. Ударишь по земле – задрожит стебель. Слышишь, как дрожь бежит по рукам, по всему телу к вискам. Тут уж никуда не денешься. Сей слезами – радостью пожнёшь. Может, немного раньше надо было сеять? А может, и не надо: зяблые семена трудно выходят.
Над косогором колышется синеватое густое марево, знак грозы. Воздух пламенеет, струится, накатывается горячими волнами, сквозь которые мельтешат дальние сливающиеся лесные бугры.
Солнце совсем спятило с ума. Так раскалило наши голые спины, хоть блины пеки. Румяные, дырчатые, они дымятся на тарелке перед глазами. Я забыл тоху в земле, понёс руку за блином.
– Ты чего подставляешь оглоблю? Оттяпал чтоб я?
Когда я пришёл в себя после теплового удара, первое, что я увидел – я лежал в тени плетня, на лбу кепка с водой, под головой комок рубашки. Холодными прерывистыми струйками вода сочилась к затылку.
– Тебе лучше? А? – напуганно спросил Глеб.
– Почти…
– На-ка что стряслось… Не вставай. Полежи ещё… Отдохни…
Остаток воды в кепке я выпил, подкинул кепку на колышек в заборе и переполз на раскинутые рядом штаны и рубаху.
– Жарища, как в том аду. Надень солнушко солнцезащитные очки, не так бы слепило, не так бы пекло… – Изнанкой майки Глеб промокнул потное лицо, лёг на
– Есть. Только некому включать. Пошёл бы в ад электриком?
– Туда живьём не промигнёшь. А трупиком уже неинтересно.
Небо над нами высокое, чистое, будто легионы женщин скребли его всю ночь топорами и мыли.
– Глеба, а море тоже такое синее?
– Ну!
– А отчего на нём ветер?
– Как тебе сказать…
– Уж как есть.
– Можно и как есть. Сверху небо, снизу вода, а с боков-то ничего нет. Оно и продувает.
– Пра-авда?
– Скатай проверь.
– Рассказал бы про Кобулеты. Чего уж там…
– А про Жмеринку не хо?
– Не хо…
Лежим молчим, глаза в небо. Я снова по-новой.
– До этого ты видел море?
– В кино.
– А когда с мамой маленьким ездил к отцу на войну?
– Хоть ездили в те же Кобулеты… А море?.. Не помню…
– Что ты в море нашёл?
– Не знаю, не знаю…
– Ух и отчаюги вы! Раз и айдате. Раз и в дамках!
Кому лесть не развязывала язык?
Уж на что Глеб не терпел до смерти расспросов, а и того сломала приманка, помягчел вроде. Слова из него надо по капленьке тащить сладкими клещами. Вижу по глазам, пала его неприступность.
– В дамках… – хмыкнул он. – А толку что?.. Это чужую беду мизинцем разведу, а свою пятернёй не растащу… Это школьный дружбан Федюшок из Мелекедур подсёк меня… Разогнался тайком от своих поступить в мореходку. Подгрёб и меня… Обежали все Кобулеты – никакой тебе мореходки! Нету и на дух!.. Пошли на хлеб добывать горбом…
Не будь теплового удара, Глеб вряд ли заговорил про Кобулеты.
А тут смилостивился.
Как-то виновато он улыбался и рассказывал через силу. Чувствую, не хочется вываливать все кобулетские тайны. Всё скользом, всё бегом, бегом.
Господи! Не хочешь, ну и не надо. Не заплачу! Только на кой мне твои подачки из жалости?
– Давай сеять, – буркнул я и потянулся к тохе. – А то мама нагрянет, что скажет?
– А вот и я, хлопцы! – скажет с бугра. – Не соскучились без меня?
– Лично я как-то не успел.
Земля разогрелась, как сковородка. Не марево – прозрачный огонь уплясывал над огородом.
Глеб взял с земли тоху и тут же выронил из негнущихся пальцев.
Трудно разгибает спину.
– Ну и жаруха! – мотает он головой. Пот дождём ссыпается наземь. – Пить будешь?
– Пошли.
Он так и не смог толком разогнуться. Горбато, пьяновато забредает в ручьишко, заросший с обеих сторон, шёлком-травой, и кислым солдатиком валится в его зелёно-мохнатое прохладное логово. Не в силах поднять лицо из воды, лежит хватает взахлёб. Потом переворнулся на спину, прикрыл глаза и отринуто брякнул бессильные плети рук вдоль стана.
– Вот где земной раёк, – благостно вздыхает. – А ты навяливал мне арбайтен унд копайтен в аду. Где твой ад?
– Тебя в раю не прохватит?