Дракоморте
Шрифт:
— Твою грибницу, — сплёвывает старший полунник и делает шаг вперёд. — Да кто ты такой! Что смеешь! Касаться! Кьеллы!
— «Кьел-лы», — издевательски шипит в ответ Илидор и чуть распахивает крылья, чтобы полунники увидели, как он медленно, с нажимом проводит ладонями по плечам статуи, умудряясь сделать это настолько похабно, что полунники разом ахают и лица их из зеленовато-бледных становятся розово-зелёными.
Один роняет дубину и отступает, прикрывая голову руками, оглядывается на чёрную часть чащи за своей спиной. Губы его дрожат, руки подёргиваются, он пытается, видно, произнести слова молитвы, но слова выпали из его памяти и он только
Кара не настигает Илидора, кряжич не валится на голову. Илидор неторопливо оглаживает стан статуи открытой ладонью сверху вниз, а потом, так же издевательски-медленно, ведёт кончиками пальцев снизу вверх, по бёдрам каменно-плетёной Кьеллы, по её бокам, плечам, едва касаясь — по шее и щекам, с нажимом — по вискам, совсем рядом со злющими лисьими глазами, полными такой яростью, которую только возможно заключить в неживую материю, а потом ладони Илидора резко и сильно ложатся на голову статуи и всем чудится стук сундучной крышки. Илидор смеётся, громко, в голос, крылья плотно схлопываются, заключая Кьеллу-статую в его объятия, закрывая её полностью, и кажется только, что ненавидящий взгляд жжёт полунников через крылья.
Смех обрывается. Илидор сжимает губы в нитку, плечи его поднимаются, всё тело изгибается-застывает в каком-то сверхчеловеческом напряжении, и статуя, очерченная крыльями, начинает опускаться в землю.
— Не-е-е! — кричит полунник с раненой шеей, пытается ползти вперёд, натыкается на взгляд Илидора и останавливается, поднимается на колени в мелкой пушистой пыли. — Не-е-е! Кьелла!
— Что ты-ы? — старший полунник роняет дубину, изо рта его стекает слюна. — Что ты такое?
Из чащи по-прежнему не вырывается карающей длани. Кряжич за спиной Илидора не издаёт ни звука. Солнце, как ни в чём не бывало, брызгает золотыми лучами в золотые волосы, словно происходящее забавляет его. Статуя погружается в землю, как в кисель, всё ниже и ниже, и наконец Илидор давит на её голову не ладонями, а ногой, со злым, издевательским интересом наблюдая, как пропадают в рыхлой почве рот, нос, злые лисьи глаза. Когда над землёй остаётся только макушка, Илидор берёт плошку с зёрнами и высыпает их поверх, а потом небрежно, ногами набрасывает сверху палой листвы. Он дышит тяжело, как после долгого бега.
Ыкки чувствует, как дрожат и подгибаются его ноги. Злая мощь вокруг Илидора идёт на спад, но Ыкки хочет, чтобы она никогда не заканчивалась. Он с жалобным «Ма-ау?» делает шаг к Илидору, потом ещё шаг. Ноги едва держат, тело скованно спазмом ожидания. Можно разорвать ещё одно горло, ну пожалуйста?
Илидор встряхивает крыльями. Они всё ещё приподняты шатром за его спиной, но под ними больше нет мрака.
Полунники сидят на земле, одинаково вцепившись руками в чёрно-зелёные, похожие на жёваную ряску волосы, покачиваются из стороны в сторону, смотрят на Илидора остановившимися глазами.
— Кьеллы. Здесь. Нет. — Он роняет слова, как тяжёлые монеты.
Полунники слышат слова, но смысл их теряется по дороге, растворяется в нагретом солнцем воздухе. Полунники своими глазами увидели низвержение
— Кыш отсюда, — отрывисто велит он, и полунники, постоянно оглядываясь, поддерживая раненых, спешно растворяются в лесу.
На земле остаются лишь следы босых ног, капли крови и две дубины.
— Как ты сотворил сё? — с трудом выговаривает Ыкки, когда скулёж полунников теряется в подлеске.
Тело и голос всё ещё не слушаются Ыкки.
— Учуял под ней трясинник, — признаётся Илидор.
— Кьелла могла страшно покарать тебя, — с трудом сглатывая, выдыхает Ыкки, делает ещё один шатающийся шаг к Илидору. — Должна была покарать.
Илидор фыркает. На лице его досада, словно он жалеет, что всё закончилось.
— Зачем ты сотворил сё? Отчего хотел драки? — шёпотом спрашивает Ыкки.
Илидор не отвечает. Ыкки на подгибающихся ногах наконец подходит к Илидору и просительно подставляет покрытый блестящей шерстью бок. Илидор мгновение непонимающе смотрит на него, потом протягивает руку, с нажимом проводит по боку раскрытой ладонью, чуть зарывается пальцами в блестящую шерсть, и Ыкки с благодарно-блаженным выдохом растягивается у его ног.
Глава 14. Огнём и мечом
— Дурная то затея — идти до грибойцев со своими историями, — твердила Рохильда и назидательно потрясала пальцем. — Грибойцы вам не котули!
— Это ты ещё о чё-ум? — взмяукнула Тай и прижала к голове забинтованное ухо.
На Тай никто не обратил внимания.
— Бо у грибойцев своя правда про Храм наш великий и про воина-мудреца, — продолжала Рохильда. — Сильный зуб у грибойцев на воина-мудреца, ясно вам? Не можно идти к ним со спокойным лицом и сказывать свои истории!
Крупное поселение грибойцев, граница которого очерчена кругом тёмной земли, призывно маячит впереди. Шестеро жрецов и жриц, чьи истории про отца-солнце привели к Храму котулей, не слушают Рохильду. Они повторяют истории, оттачивают и без того отточенные интонации. Они готовятся принести свет солнца тёмному народу, грибойцам, которых уже когда-то пытался привести к свету воин-мудрец.
В те далёкие времена эта попытка привела к противостоянию, которое закончилось сражением в Башне. Рохильда говорит, грибойцы верят, что воин-мудрец высасывал жизни из умирающих и вплетал полученную силу в стены Башни, которая потому до сих пор и стоит целёхонькая и не открывает ворота перед старолесцами. Но детям солнца ясно, что такие истории — недостойная внимания чушь. Мрачные байки тёмного народца, которые должно развеять правильными историями, настоящими. Поведать истину: как добр и прозорлив был воин-мудрец, как даже в битвах он нёс свет солнца, и осколок его, горящий в груди очищающим пламенем, озарял…
— Если раздраконите грибойцев — они вас огнём пожгут, — твердила Рохильда. — Нельзя идти до них с такой упёртостью! Сколько я говорила уже! Да ещё когда тень хаоса очерняет нас оттого, что назвали мы своим другом драконище мерзкое!
У троих старолесских жрецов тоже имелись насчёт грибойцев какие-то мнения, но они не могли вставить и слова в неумолчный трубёж Рохильды. Рядом с бой-жрицей стоял Мажиний, сложив руки на груди и отбивая энергичным кивком каждое утверждение Рохильды. Вокруг них, сцепившись жгутиками, качались хорошечки.