Дракон восточного моря, кн. 1. Волк в ночи
Шрифт:
А Бьярни острым взглядом мгновенно оценил как ее достоинства, так и недостатки – и крупные кисти рук, и недостаточно тонкую талию. Йомфру Ингебьёрг обладала широкой костью, и от этого вся ее фигура выглядела несколько тяжеловесной – несомненно, что уже лет через десять она станет такой же полной и грузной, как сейчас ее мать. Лицо ее огрубеет, грудь отвиснет, и уже никакие кольца и ожерелья не сделают ее привлекательной. И выражение уверенного, даже немного небрежного самодовольства ее тоже не красит. У Раннвейг, пожалуй, фигура и то лучше, – как он отметил, бросив быстрый взгляд в сторону той, скромно и молча стоявшей в стороне, – довольно высокая, прямая и
Короче, никак нельзя было сказать, чтобы при виде йомфру Ингебьёрг сердце Бьярни затрепетало от любви, но намерения его и после осмотра невесты остались неизменны. Она была лучшим, что могла предложить округа, и ради своей чести Бьярни должен был этим лучшим завладеть.
– Взгляни, дочь моя, это Бьярни, сын Сигмунда из Камберга, – пояснил Халльгрим. Казалось, он сам оробел при виде дочери, как подданный при выходе королевы. – Тот, что теперь унаследовал права погибших братьев и хочет унаследовать также и твое обручение с его старшим братом Арнвидом. Он выразил желание поговорить с тобой об этом.
– Приветствую вас, Ивар хёльд и Бьярни сын Сигмунда, – без малейших признаков смущения ответила Ингебьёрг. Раннвейг положила подушку на скамью, и красавица уселась. – Я уже вчера дала ответ, – продолжала она, расправляя платье на коленях и поправляя браслеты, словно это было дело великой важности. – И не вижу оснований его менять.
– Но я хотел бы услышать, по каким причинам ты отвергаешь обручение с одним сыном рода, если не так давно дала согласие на брак с другим, – сказал Бьярни.
Ингебьёрг мельком глянула на него. Что он за человек, ее совсем не занимало, она помнила только то, что перед ней – сын рабыни. А свататься к такой девушке сыну рабыни было все равно что какому-нибудь псу со свалявшейся шерстью.
– Бьярни молод, но успел совершить подвиг, равного которому иные не совершают и к шестидесяти годам! – добавил Ивар хёльд.
– Если я выйду за человека, который совершил всего один подвиг, люди скажут, что я слишком спешу! – Ингебьёрг посмотрела на Бьярни и улыбнулась. Но даже эта ясная, почти дружеская улыбка выглядела оскорбительной, ибо показывала, что девушка даже не воспринимает его самого и его притязания всерьез. – Да и тебя сочтут слишком торопливым, Бьярни сын Сигмунда. Как говорится, на хваленого коня плохая надежда.
– Когда я один вышел против конунга фьяллей и его дружины, мне никто не говорил, что я спешу! – ответил Бьярни. – Все находили это весьма своевременным.
Ее знаменитая красота его ничуть не тронула, он видел в ней лишь противника, которого надо одолеть, и нисколько не смущался.
– А теперь ты слишком спешишь вообразить себя равным всем героям древности. – Ингебьёрг выразительно подняла брови, намекая, что ему следует помнить свое место. – Ты, приехавший на этот тинг побочным сыном, сыном рабыни! Тебя объявили законным всего лишь вчера. Можно считать, что ты родился всего день назад, и свататься тебе еще рановато. Я давала согласие на брак с законным сыном от благородной матери, фру Лив. – Ингебьёрг с мимолетной вежливостью посмотрела на Ивара хёльда. – А твоя мать, как говорят, была куплена как рабыня и до сих пор остается рабыней. А рабыня не годится мне в родственницы, хотя бы ее сын победил пять заморских конунгов.
«Этот конунг мог бы взять тебя в плен, высадись он чуть ближе к вам, и тебя саму продал бы на торгу как рабыню! – с гневом подумал Бьярни. – А перед этим отделал бы так, что ты ни на кого бы уже так горделиво
И эта мысль дала ему сил сдержать гнев.
– Но, может быть, ты не знаешь, что моя мать приходится дочерью королю одного из уладских островов, – ответил он на этот выпад, ничем не показывая, как сильно задет. – Она попала в плен еще совсем молодой девушкой и после этого оказалась в доме моего отца. Но ее род ничуть не хуже твоего!
– То, что она рабыня, знают все. А то, что она дочь какого-то уладского короля, никто не знает! Кто может это подтвердить? Торговцы любят болтать невесть что, лишь бы набить цену своему товару. Их послушать, так у них целыми десятками каждый год продаются дочери королей! Получается, эти уладские короли плодятся, как зайцы, и целыми стадами сбывают свое потомство работорговцам!
Бьярни вспомнил золотой перстень, снятый с руки Дельбхаэм кем-то из хирдманов Торварда. Сейчас он мог бы предъявить его как доказательство своего происхождения, но увы. Впрочем, дела всегда говорят громче вещей.
– То, что мне удалось совершить, доказывает, что это правда!
– Один случай еще ничего не доказывает. Это может быть не более чем случай! А мне не хочется оказаться посмешищем.
– Нет смысла убеждать людей, которые заранее настроены не верить ни одному твоему слову! – Бьярни встал и оправил пояс. Все в нем кипело от возмущения, но он держался спокойно, и только напряженный, острый взгляд выдавал его волнение. – Я не буду унижаться и разбрасывать здесь сокровища, чтобы по ним ходили ногами. Время покажет, что я был прав и что моя удача, доказательство моего благородного происхождения, со мной навсегда. Я не отступлю и добьюсь своего, рано или поздно. Так или иначе, но тебе придется признать, что мое происхождение не хуже, а лучше, чем у прочих.
Ингебьёрг рассмеялась, как будто ей обещали какие-то приятные развлечения.
– А еще ты далеко мечешь тяжелые камни и очень быстро бегаешь! – подхватила она. – Вот с этим я не стану спорить, ибо видела своими глазами. Но этого мало, чтобы стать моим мужем. Что же до прочего, то посмотрим! Кто поживет, тот и узнает! Мне-то некуда спешить и никому ничего не надо доказывать. Желаю тебе удачи, Бьярни сын Сигмунда, она тебе пригодится.
– Она у меня есть, и в чужих пожеланиях я не нуждаюсь!
Ингебьёрг снова рассмеялась. Ее самодовольного упрямства Бьярни не смог одолеть, а значит, ее собственная удача пока была сильнее.
Вежливо попрощавшись со всеми домочадцами Халльгрима, Бьярни и Ивар хёльд вышли. Раннвейг бросила на Бьярни сочувственный взгляд, и он мельком подумал, что этой бедняжке тоже, должно быть, немало приходится терпеть от надменной и прекрасной хозяйской дочери. Он-то сейчас уйдет, а Раннвейг с ней жить…
Длинный, пологий берег ручья, текущего чуть поодаль от землянок, на тинге служил местом первых ежедневных встреч: тут умывались, стирали испачканную одежду, тут охлаждали больные с похмелья головы и считали вчерашние синяки. Над берегом звучал плеск, крики, смех и восклицания, но Бьярни вдруг почувствовал, что рядом с ним кто-то остановился. Причем кто-то чужой, не из своих домашних, которые приводили себя в порядок перед последним днем тинга. Ладонью стирая воду с лица, он выпрямился и увидел рядом с собой двух женщин. Одна была пожилая рабыня в серой некрашеной рубахе и потертой заячьей накидке, а вторая – та девушка с русыми волосами, которую он видел в землянке Халльгрима хёвдинга, – Раннвейг. Рабыня держала ведро с водой, у девушки в руках было влажное полотенце.