Драконослов
Шрифт:
Путь до Эдельштайнбергшлосс — «Крепость Гора Самоцветов», я всё-таки осилил перевод — мне не особо запомнился: увесистый рюкзак и непрерывный, хоть и пологий подъём как-то отбивают желание любоваться видами уже через час-другой ходьбы, тем более, что лес мало отличался от привычной мне средней полосы, особенно, если не приглядываться. К тому же свежеулучшенная память всё ещё требовала определённых сознательных усилий, так что приходилось ежевечерне тратить полчаса-час на разбор и сортировку воспоминаний — что-то отправлялось в «долгий ящик» как малоактуальное, а что-то помечалось тегами, снабжалось ссылками прямыми и обратными, и отправлялось в мою личную «вики».
Судя по движению местного солнца, мы находились градусов на десять-пятнадцать севернее экватора, и шли практически ровно на восток, параллельно видневшейся к северу здоровенной горной гряде, сначала по поросшим лиственным лесом предгорьям (видимо, домик Вильгельмины находился довольно высоко в горах или этот мир чуть прохладнее), затем — по почти голым, если не считать колючих кустарников, отрогам гор, и через три дня, поднявшись минимум на километр, а то и на все два, вышли к ничем не выделяющейся среди соседних лужайке. Вильгельмина уверенно подошла к одному из крупных валунов, прикрыв его собой от моего взгляда быстро сделала сложное движение рукой — видимо нарисовала руну-пароль — и рядом с валуном открылся проход…. однозначно дварфийский: полтора на полтора метра. Она махнула мне рукой, явно привычно пригнулась и, ностальгически вздохнув, двинулась вперёд. Мне вспомнился пратчеттовский капрал Моркоу и его письма родителям…
Едва мы прошли — за неимением более подходящего термина — шагов двадцать, с лёгким гулом проход за нашими спинами закрылся. В образовавшейся кромешной тьме Вильгельмина продолжила уверенно шагать, а я вспомнил про способность дварфов видеть в темноте… и ориентироваться в толще скал.
— Погоди! — Негромко позвал я Вильгельмину. — Я ничего не вижу!
Судя по глухому удару и шипению, мои слова удивили её даже сильнее, чем до того разница в реакции и «дырявая» память.
— Как ничего не видишь? — Изумлению её не было пределов.
— Совсем ничего. Мне тут темно. Можно сделать какой-нибудь свет? Как домашний фонарик? Хотя бы один?
— Что, совсем-совсем ничего? — Продолжала допытываться Вильгельмина.
— Совсем-совсем ничего. Если хочешь, давай подождём ещё минут десять — глаза совсем привыкнут, может, что и разгляжу. — Со стороны её голоса долетел слабый порыв воздуха — видимо, она помахала рукой, проверяя мои слова.
— Удивительно! Вот теперь я действительно верю, что ты из другого мира. Есть разные народы, но в полной темноте видят все. — Она сказала что-то ещё, но очень тихо, я не расслышал, что именно, и щелчком пальцев зажгла маленький огонёк. Сразу стало веселее. Проход был всё такой же серый, низкий и широкий, прямой, как стрела.
— Уф, так гораздо лучше! Идём? — Вильгельмина прошипела явно что-то ругательное.
— Теперь я ничего не вижу! Фонарик сбил темновидение, а для дневного зрения он слишком слабый! И ярче сделать не получится, обычаи…
— А если подождать, чтобы глаза привыкли? Мои уже привыкли… — Перебил я её, услышав про обычаи. Ответом мне стало явно несогласное неразборчивое шипение.
Я осмотрелся по сторонам. И пол, и стены, и потолок были гладкие и ровные, как отшлифованные. Видимо, придётся на ощупь. Удивляться неспособности дварфов видеть при слабом свете я не стал: хватит с них и того, что они уже могут — должны же и у меня быть хоть какие-то преимущества!
— Если тут везде такой ровный пол, а ярче светить нельзя, тогда гаси фонарик, бери меня за руку и веди. Ты дорогу знаешь и видишь, а я — нет, так что пойду на ощупь.
Ладонь Вильгельмины оказалась неожиданно тёплой и мягкой. То есть, я и раньше это знал — сколько раз она меня переворачивала, пока лечила, да и не только переворачивала, но лишь сейчас, в кромешной тьме, я почувствовал это особенно остро.
Идти пришлось не меньше часа, так что под конец я уже шёпотом в весьма нецензурных выражениях комментировал свои ощущения от передвижения в позе буквы «зю». Нашей первой целью оказался пост охраны, расположенный сразу после двух резких поворотов, так, чтобы контролировать и подходы, и большой фрагмент коридора — возле поста горели огни, отсвет которых в окружающей темноте я углядел ещё метров за шестьдесят до первого поворота.
Огни были достаточно яркими, чтобы сбить темновидение, но на дневное зрение переключиться не позволяли — явно намеренно, чтобы создать максимум неудобств, так что мы поменялись ролями: теперь я вёл Вильгельмину за руку, предупреждая о выступах и выбоинах, внезапно «изукрасивших» не только пол, но и стены, и даже потолок. Поначалу её замедленная реакция очень мешала, но потом мы растянулись насколько возможно, не расцепляя руки, и я стал обстукивать своим шестом все препятствия, которые нельзя было обойти, комментируя их вслух — мол, ступенька в два пальца, яма в три пальца, выступ сверху в ладонь — и благодаря сочетанию острого слуха, абсолютной памяти и отличной координации Вильгельмина смогла двигаться вполне уверенно. На самом деле мы двигались настолько быстро, что застали постовых врасплох: они явно ждали нас не раньше, чем через полчаса после входа на эту «полосу препятствий».
Глава 2, в которой решается судьба нашего героя
В небольшом зале, украшенном лишь простой геометрической резьбой на потолке, уже почти час шло закрытое заседание совета клана Эдельштайнбергшлосс. Позади были два напряжённых часа собеседования с непонятным чужаком и почти четыре часа предшествовавших ему крайне утомительных, но успешных переговоров с посольством соседнего племени араманди [7] . Позиции советников были озвучены и теперь шла по-дварфийски тщательная проработка всех деталей итогового решения.
7
Живущие в южной пустыне ящеролюди, традиционно (то есть, последние примерно 15 тысяч лет) поддерживающие хорошие отношения с подгорным народом.
Как и ожидала Вильгельмина, за самовольное возвращение ей увеличили срок изгнания, но, вопреки её опасениям, всего на пять лет — Глава Архивов озвучил соответствующий прецедент. Знания пришлеца, опять-таки ожидаемо, сочли достаточно ценными, чтобы наградить «поселением в видимости ворот» — собственно, к большому неудовольствию советников, других наград для изгнанников в такой ситуации почти и не было: амнистия или хотя бы сокращение срока изгнания очевидно не годились, а почётный титул при жизни никак не сочетался с изгнанием. Озвученное же чужаком предложение разрешить Вильгельмине доучиться на врача и вовсе едва не стало причиной драки — точнее, не само оно, а вопрос, нужно ли его рассматривать как попрание обычаев или как оскорбление совета (сошлись на попрании, а так как чужак обычаи знать и блюсти не обязан, да к тому же ещё и дважды извинился, то наказывать некого и не за что).
Сложность была в статусе чужака: с одной стороны, он, ну, чужак… а с другой — Мост Камней под ним хоть и опустился до самой воды, тем не менее пропустил посуху — в отличие от тех же араманди, которые давние союзники клана, и воду не любят как бы не сильнее подгорного народа. Но в любом случае, чтобы точно оценить его знания и внести всё ценное в Архивы, чужака придётся к этим самым архивам допустить — точнее, к хранителям, против чего Глава Безопасности совершенно обоснованно возражал. Вариант, когда чужак сначала рассказывает всё какому-нибудь ученику, а потом тот пересказывает хранителю, отклонили как непродуктивный: дварфийская абсолютная память спасала от эффекта «испорченного телефона», но вот уточняющие вопросы таким способом задавать крайне неудобно, без уточняющих вопросов не будет понимания, а без понимания знания превращаются всего лишь в набор сведений — пусть и ценный, но мёртвый, не способный к развитию.