Драконослов
Шрифт:
Тщательные расспросы супруги дали совершенно неожиданный результат: у дварфов царил практически коммунизм. На фоне вполне себе феодального устройства общества…
Ну то есть, был царь, который решает общедварфийские вопросы — и его выбирали каждые двадцать-тридцать лет среди заслуживших высокую репутацию советников — и каждый раз из разных кланов. При этом реальной власти у него было не так много — ну там, постановить усилить охрану северных границ, или наоборот, увеличить торговлю с араманди. Он мог попросить другие кланы помочь ресурсами и специалистами в каких-то исследованиях своего клана (а магические и алхимические школы были у каждого клана свои) — но с условием, что результаты этих исследований будут доступны всем кланам, даже не участвовавшим, хотя, как правило, помочь никто не отказывался. Самое крутое, что он мог — это объявить о слиянии двух совсем измельчавших кланов, о разделении совсем большого клана и о государственном прекращении кровной вражды между какими-нибудь кланами или родами. Собственно, всем остальным кланы занимались вполне самостоятельно — строили, торговали и воевали друг с другом и соседями, воспитывали молодёжь, добывали руду, выращивали пищу и вели исследования. Но если вдруг какой-нибудь клан сталкивался с реально серьёзной внешней угрозой — это немедленно сообщалось царю, все ближайшие кланы немедленно откладывали все трения и единым фронтом шли на врага — причём мобилизация проводилась совершенно ураганными темпами, из-за чего многие враги в прошлом сурово поплатились.
И вот на этом фоне — та-дам! — у дварфов не было наличных денег. Вообще. Как концепции. То есть каждый честно трудился на своём месте, искренне вкладывая душу, и смело мог в любой момент взять всё нужное с кланового склада. Если нужного не было — можно было поговорить с куратором соответствующего направления, чтобы сделали, или попытаться сделать самому, или обойтись чем-то другим. Учитывая, что все реально ставили интересы клана выше собственных — эта система работала. Кураторы старательно координировали усилия своих — ну не подчинённых, но другого слова я не подберу — чтобы не было ни затоваривания, ни дефицита, ни перерасхода материалов. Словом, тоже душу вкладывали, а в свободное время и сами не гнушались поработать руками — ибо в кураторы выдвигали из своих же, и тоже на непонятный плавающий срок в те же двадцать-тридцать лет, как-то связанный со светилами, гороскопами и предсказаниями. В общем, я себе голову не забивал. Вот в совет выбирали пожизненно — или до повышения в цари, но это обычно касалось только Главы Порядка, ибо Безопасность и Архивы считались слишком приватным клановым вопросом, чтобы выпускать их Глав в большую политику. Кстати, бывшие цари потом возвращались не в совет — место-то занято пожизненно — а к прежней профессии, ничуть из-за этого не переживая.
Признаться, я порядком офигел от такого счастья — например, молодая семья (вот как мы с Виль) совершенно даром немедленно получала вполне достойный и удобный (ведь всё для себя сделано!) жилой блок, а когда появлялись дети — так же запросто переезжали в блок побольше, благо, даже если его и нет, за пять сезонов беременности вырубить можно хоть ангар для Мрии со взлётной полосой заодно, а горы большие. Однако, это ничуть не отменяло следующего пункта: поскольку от меня ожидали много-много умных-умных мыслей, мне надлежало по возможности безвылазно сидеть в Архивах и общаться с их хранителями. Вильгельмине же, как изгнаннице, с одной стороны находиться на внутренней территории клана вроде как не полагалось, а с другой, как моей жене, ей полагалось быть рядом со мной и всячески поддерживать уставшего меня после трудового дня. С этим вопросом мы опять отправились к секретарю совета и заставили его крепко задуматься. Пока он думал, я выдал ещё один сложный вопрос: мне выдали в ученики одного из араманди, и было бы не вполне корректно по отношению к нашим хорошим соседям и даже союзникам совершенно забросить его обучение, для которого мне нужна, как минимум, колода, а хорошо бы — и достаточно приличное время каждый день. Здесь секретарь сломался и мы все вчетвером отправились к Главе Порядка. Уяснив суть проблемы, он поступил предельно просто: выделил Куросакуре маленький жилой блок поблизости от нашего, лично выдал две колоды — мне и ему, и велел о времени занятий договариваться с Архивом, мол, они там тоже все занятые, так что проблем с «окном» не будет. И идти можно прямо сейчас, у них там уже всё готово. Что же касается места жительства Вильгельмины, он задал ей только один вопрос: «Ворота видно?» и на её удивлённый кивок добил: «Вот и живи пока, потом разберёмся».
Глава 6, в которой герой, как специалист по информационным технологиям, активно работает с информацией
В Архив меня сопровождала усиленная охрана — целых четыре дварфа в покрытых рунами полных латных доспехах, со щитами, при коротких копьях и с мечами на поясе. Зрелище крайне внушительное, и классический канон был вполне объяснимо нарушен: махать топором в узких пещерах не особо-то удобно, а вот ткнуть коротким копьём — очень даже сподручно. Мечи мне разглядеть не довелось, но ножны впечатлили: сантиметра четыре толщиной, пятнадцать шириной и полметра длиной, с полукруглой оковкой на конце — больше похожие на сапёрные лопатки с короткой ручкой и чуть удлинённым штыком.
С назначенным мне куратором договорились довольно быстро: я излагаю основные положения программы обучения и методологии, затем они составляют список интересующих тем и мы прорабатываем их подробно. Мой личный профессиональный опыт решили отложить на потом, вместе с описанием реалий моего мира — чтобы было понятно, откуда что вытекает, хоть я и предлагал сразу сделать краткий обзор основных моментов.
После четырёх часов разговоров мой язык свернулся в трубочку, но архивист был доволен. Меня же после обеда ждало следующее испытание: японский. С помощью колоды я мог как-то общаться с Куросакурой, но объяснить мало-мальски сложные концепции было уже затруднительно, причём самая большая проблема — что я его не понимаю, а без обратной связи толком ничему не научишь. Опять же, специфический культурный контекст: я имел некоторое представление о японских традициях и обычаях — но, во-первых, земных, и, во-вторых, исключительно поверхностное. Словом, разумнее было считать, что здесь и сейчас я всего лишь примерно представляю ширину пропасти между двумя культурами.
Донеся эту нехитрую мысль до «ученика», я решительно переквалифицировал его в учителя и теперь уже он четыре часа рисовал и озвучивал иероглифы. Нет, сначала мы честно попробовали научить его последовательно русскому, немецкому и английскому, но проблема была ровно та же, что и с Виль: уже два слова заставляли его жутко скрипеть мозгами, а три — вешали наглухо, и отсутствие абсолютной дварфийской памяти ничуть не помогало. Словом, учиться пришлось опять мне. «Начнём с колоды, потом кана, потом две тысячи кандзи, а там потихоньку и до образованного человека дотяну» [12] — сказал я ему, в ответ получив лишь очередной долгий взгляд. Кажется, я упоминал, что хотел выучить японский? Больше не хочу…
12
Кана и кандзи — разные японские азбуки (упрощённая и «полноценная»). Две тысячи иероглифов — на самом деле, чуть больше — утверждённый в Японии список актуальных иероглифов, знания которых достаточно для чтения всех современных японских текстов. «Образованным человеком» в древнем Китае (а японская культура многое позаимствовала именно оттуда) считался человек, знающий десять тысяч иероглифов — просто убиться и не жить, на мой взгляд.
После тяжёлого трудового дня и сравнительно позднего ужина меня, как оказалось, ждал удар в спину, и от кого — от молодой жены! Пока я сидел в Архивах — она думала. Глядя, как я упорно насилую мозги японским — она решала. А после ужина твёрдо заявила, что, во-первых, не собирается сидеть дома и намерена заняться чем-то полезным, а во-вторых — ей тоже хочется со мной пообщаться и больше узнать о собственном муже. Мол, пока я был просто пациентом а потом просто другом — это было всего лишь желательно, но не критично, семья же — это другое дело. Возразить мне было нечего, да и не хотелось, так что ещё часа три я рассказывал ей о своём мире — больше отвечая на её многочисленные вопросы, перескакивая с темы на тему.
В качестве занятия я ей предложил помочь клановому врачу с приготовлением лекарств и сбором для них ингредиентов: про местную медицину я уже узнал гораздо больше, чем пожелал бы врагу, и относился к ней с большим уважением. Если же доктору помощь не нужна — можно потренироваться с оружием, раз уж на алтаре ей достался щит (на этом месте Виль поперхнулась, и сказала, что лучше попытает счастья с доктором). В самом крайнем случае можно помочь с ближайшими фермами, благо за время изгнания она успела овладеть этой премудростью, а ещё работу на ферме можно совместить со сбором трав, если доктор окажется несговорчивым.
Идея совместить два занятия — с небольшим ущербом для обоих, но большим суммарным выигрышем для клана — повергла её в очередной приступ глубокой задумчивости, чем я и воспользовался, чтобы наконец-то уснуть. Не тут-то было: стоило мне пристроиться поудобнее, как жена зашебуршилась, стаскивая с себя ночнушку.
— Виль, ты чего? Спи давай, день был тяжёлый, и завтра будет не легче. Спи, милая! — Пробормотал я, почти не просыпаясь.
— Но… Я подумала… Опять… Ну… — Она, покраснев, кивнула на мою руку, ещё минуту назад лежавшую на её крутом бедре. — Я слышала…
— А… Мне просто нравится тебя гладить. — Я пошевелил пальцами, с трудом подбирая слова сквозь сон. — Ты такая нежная, тёплая, такие округлости симпатичные. — Я изобразил рукой нечто волнообразное и Вильгельмина покраснела ещё сильнее. — Очень-очень нравится! — В подтверждение своих слов я погладил ей спину и плавно перевёл руку снова на бедро. Мне вообще нравится гладить женщин — я по натуре кинестетик, а у Вильгельмины было что погладить не только в плане объёмов: никакой дряблости или обвислости, обычно ассоциировавшихся в прошлом мире с такими габаритами, лишь та самая очаровательная женственная мягкость, скрывающая крепкие и упругие мышцы. В общем, лучшая в двух мирах замена плюшевому зайке, в обнимку с которым я спал до самой школы.