Драконовы кончары (Smocze koncerze) (KG)
Шрифт:
На этом этапе вторжения утрата нескольких десятков хирургов было серьезным ударом. В Стамбуле осталось всего лишь несколько подобного рода специалистов. Создание очередных из их копий потребует времени и серьезных расходов энергии. То есть, поражение было сокрушительным, и по этой причине у Мустафы появились довольно-таки смешанные чувства. Он не задумывался над тем, откуда местные взяли ракетное оружие – это как раз особого значения не имело. Их ракеты были крайне примитивными и особой угрозы не представляли. Просто-напросто, в следующих штурмовых и транспортных машинах нужно будет смонтировать противоракетные системы. Без электроники их создание потребует какого-то времени, но, так или иначе, у местных в столкновении с армией Мультиличности не будет никаких шансов. Все это были только лишь переходные проблемы. Самое главное, что Ясмина-Лисецкий подставился.
Ясмина-Мустафа с презрением глядел на то, как штурмовик командующего кружит над побоищем, а его воины расходуют последние заряды плазмы на стрельбу в янычар. Через минуту энергетическая амуниция исчерпалась, и его враг мог только ругаться и бессильно пялиться на людей. Не ожидая дольше, Ясмина-Мустафа выслал рапорт демиургу, прикрепив изображения с места происшествия. Более всего его самого радовала запись, представляющая штурмовую машину Ясмину-Лисецкого, бессмысленно кружащую вокруг напрасно обстреливаемого храма.
– Сформировать строй! – отдал приказ Ясмина-Лисецкий. – Садимся и приступаем к захвату территории. Приготовить холодное оружие.
– Протестую! – ответил на это Ясмина-Мустафа. – Внизу могут иметься еще ракеты. Люди только и ожидают, когда мы спустимся до их уровня. Посадка может закончиться катастрофой.
– Я отдал приказ. И он не подлежит обсуждению, - процедил Ясмина-Лисецкий.
Пилоты подчинились командующему и сформировали вокруг его машины обеспечивающий посадку круг. Носы машин они направили наружу и начали снижать высоту. Теперь местом высадки десанта должна была стать улица, идущая в направлении все еще горящего рынка. Мустафа приказал своему пилоту с посадкой не спешить. Его штурмовик завис над остальными, уже приземлившимися.
И тут же на чужих посыпался град мушкетных пуль. Свинец зазвенел на листовом металле, забарабанил на активных панцирях воинов вторжения, которые сразу же разбежались вокруг машин. Некоторые получили ранения в неприкрытые части тел, причем, настолько серьезно, что это выбило их из боя. Но остальные с воплями и рыком бросились на плотны ряды янычар. И вот тогда-то Мустафа наконец получил приказы от демиурга. Он тут же переключился на открытый канал, чтобы его слышали все воины и пилоты.
– Протокол передачи командования, код – красный! – сообщил он. – С этого момента я руковожу формацией, в соответствии с директивой Мультиличности номер 18101088. Порядок исполнения – немедленный. Приказываю отмену вторжения. Отступить к штурмовым машинам и сформировать строй с прикрытием. Выполнять!
Воины остановились еще до того, как добежали до янычар. Всего двое или трое впали в амок и ударили на копейщиков. Остальные, сохраняя дисциплину, отступили и бегом вернулись к своим машинам. Исключением стал незаметный тип с седой бородкой, который дезертировал и бросился бежать в боковую улочку. Он прекрасно знал, что его ожидает и пытался испариться. Только Мустафа все время следил за ним и указал пилоту:
– Отрежь ему дорогу, - потребовал он.
Штурмовик помчался над домами, перегнал бегущего и спустился на высоту крыш. Ясмина-Лисецкий остановился, ему некуда было бежать. Он оскалил зубы и бешено размахивал двумя обнаженными ятаганами. Тем временем Мустафа сильно высунулся из открытой двери, одной рукой держась за стойку машины. В другой он держал метатель. Он даже усмехнулся врагу, который, увидав это, опустил оружие. Какое-то время он мерил неприятеля взглядом, шипя по-змеиному и скаля зубы.
Ясмина-Мустафа палил раз за разом, полностью опустошая батарею оружия. На Лисецкого рухнул ливень плазмы, в несколько мгновений разрывая на куски и тут же превращая в пар. От очередного воплощения Ясмины осталось только черное пятно на мостовой.
XVII
Хотин
29 октября 1677 года от Рождества Христова
Дорота спала словно младенец, так что я поднялся осторожно, чтобы не разбудить ее и укрыл шубой. Царящий в шатре холод доставал все сильнее, счастье еще, что сегодня, наконец-то, мы отправляемся на юг. Талазова часть моей души буквально хотела петь от счастья, радуясь возврату в родимые стороны. Но вместо этого, щелкая зубами, я натянул штаны и набросил на сорочку куртку, а уже на нее – подбитый мехом кожух, подаренный одним из магнатов, прибывших в лагерь. Польские шляхтичи, видя, какие опустошения способно произвести спроектированное мною оружие, относились ко мне с огромным уважением. Помимо теплых вещей, я получил кольчугу и шлем от пана Потоцкого, а пан Замойский высказал мне честь сильным боевым конем. Так что я радовался растущей популярностью.
Я вышел из шатра и чуть не вляпался в лужу. Ночью лило беспрерывно, впрочем, как уже несколько дней. Ничего удивительного, что королевская артиллерия застряла в грязи где-то за Львовом. Впрочем, она бы и так мало на что пригодилась бы в войне с захватчиками. Я пошел через просыпающийся лагерь, но на сей раз не в направлении кузницы, которые уже были закрыты, а их горны погашены, но в сторону обоза, где ожидали отъезда массивные ландары с широкими колесами. Именно на них перемещалась большая часть вооружения и взрывчатых материалов. Правда, две гусарские хоругви полевого гетмана Яблоновского уже были вооружены драконовыми кончарами, но остальная часть спешно созданного оружия ожидала завершения и распределения. Более всего меня беспокоила переподготовка гусар, опасаясь что на это может не хватить времени, но Дорота меня успокоила.
– Подбритые башки просто горят, чтобы драться кончарами, потому что уже сейчас им снится слава укротителей драконов и демонов, - говорила она. – Хватило рассказов Пиотровского о том, как он подстрелил гадину, чтобы все панцирные хоругви стали требовать таких же самых кончаров. Каждый, даже самый малый рыцарь мечтает о славе и почете, о битвах с чужими, о защите веры и святого креста. Ведь летающие суда видели, вроде бы как, над городом Петра, сам папа римский впал в панику и тут же взялся объявлять крестовый поход. Сам увидишь, с каким энтузиазмом рыцари станут тренировать владение кумулятивными зарядами. Еще до того, как мы попадем в Семиградье, натренируются так, словно бы сражались этим оружием с детства. Так что об этом можешь не беспокоиться.
При мысли о Дороте я улыбнулся. Причем, обоими своими соединенными личностями. Истинный "я", давний похожий на кота демиург, втюрился в нее, потому что ее агрессивность и независимость напоминали о самках моей расы, диких и необузданных, к тому же сильных и склонных к доминированию. Талаз полюбил ее, потому что открыл в ней добро, тщательно скрытое под слоями твердого панциря, который ей пришлось выстроить, чтобы выжить. Конечно, имелось еще и влияние дремлющей где-то глубоко в наших "я" Папатии, которая, попросту, любила Дороту как свою подругу, перед которой она могла открыться душой. И так вот все мои составные элементы соединились в любви к аль-хакиме. Похоже, она и не осознавала, каким сильным чувством дарю я ее, причем, в различных плоскостях. Мне только было известно, что я ей нравлюсь как мужчина, и что она соглашается с моим не до конца человеческим происхождением. Лично мне этого хватало. И я не ожидал, что она неожиданно воспылает ко мне серьезными чувствами.
С тех пор, как Йитка стала заложницей, Дорота чувствовала себя несколько одиноко, я же аккуратно пытался заполнять эту пустоту. А может, она сносила меня только лишь поэтому? Быть может, ей была интесна моя физическая форма и бравость в плотских утехах, а моя мудрость позволяла ей успокаивать жажду знаний? Тем не менее, она скучала по своей помощнице, а мне приходилось ее успокаивать и объяснять, что все находится под контролем. Йитка получила от меня специальное задание, и я надеялся, что девушка выполнит поверенные ей инструкции. От этого могло очень многое зависеть, вместе с успехом всего похода. Вот только Дороту это никак не утешало, облегчение приходило к ней лишь тогда, когда я заключал ее в своих объятиях.