Драконы Исчезнувшей Луны
Шрифт:
И сразу закончилась, когда Конундрум сжал кулак и изо всей силы ударил Таса в область солнечного сплетения.
— Совомедведи! Кому интересно слушать про совомедведей или твоих придурковатых родственников? Да я могу такого порассказать о своем кузене Стронции Девяностом, что у тебя со страху волосы дыбом встанут, а потом с корнями выпадут! А теперь объясни-ка, зачем ты притащил нас сюда и где мы все-таки находимся!
— Никуда я нас не притаскивал, — раздраженно сказал Тассельхоф; сильный и неожиданный удар заставил его ощутить не только боль, но и обиду. — Нас доставило сюда устройство. И я знаю об этом месте не больше тебя. Мне... тихо! Я слышу чьи-то шаги.
Если вы очутились во тьме, в мрачном коридоре, и услышали, что кто-то приближается, непременно разглядите его прежде, чем он увидит вас. Так дядюшка Пружина всегда учил Тассельхофа, и кендер давно уже убедился в справедливости этого правила. По крайней мере, оно предусматривало возможность неожиданно выскочить из темноты и ошеломить идущего.
Тас схватил Конундрума за воротник рубашки и затащил его за колонну.
По коридору шел человек. Он был одет во все черное и потому почти не выделялся на фоне общего мрака и черных мраморных стен. Тассельхоф впервые смог хоть сколько-нибудь рассмотреть незнакомца, когда тот проходил под факелом. Правда, блеклый оранжевый свет позволял увидеть лишь общие очертания фигуры, однако у Тассельхофа все же возникло странное чувство (может, оно было последствием удара?), что он знает человека в черном. Да-да, во всем облике мужчины — и в его медленной, раскачивающейся походке, и в его манере тяжело опираться на посох, и в самом посохе, источавшем мягкий белый свет, — во всем этом было что-то до боли знакомое.
— Рейстлин! — с благоговением выдохнул Тас.
Он уже собрался крикнуть во весь голос, а потом с гиканьем выбежать навстречу своему старому другу, которого в течение долгого времени считал мертвым, и крепко обнять его, но тут ему на плечо опустилась рука и тихий голос шепнул:
— Нет. Пусть он пройдет.
— Но ведь Рейстлин мой друг, — возразил Тассельхоф. — Я обиделся на него всего лишь раз, когда он убил другого моего друга. Кстати, тоже гнома.
Конундрум широко раскрыл глаза и вцепился в кендера.
— А твой друг... часом, у него не вошло в привычку... ну, у-у-б-бивать гномов?
Тассельхоф не услышал этого вопроса. Он пристально смотрел на Конундрума: одной рукой тот держал его за рукав, а другой — за полу рубашки, и, насколько знал Непоседа, третьей руки у гнома не было. Тем не менее непонятно откуда взялась еще какая-то рука, и она крепко сжимала его плечо. Тас обернулся, надеясь рассмотреть таинственного незнакомца, но из-за густой тени, отбрасываемой колонной, увидел лишь кромешную тьму. Тогда он повернулся в другую сторону, но и там не обнаружил никакой руки. Вернее, он просто не увидел ее, хотя ощущал ее тяжесть на своем плече.
Найдя все это в высшей степени странным, Тассельхоф снова взглянул на Рейстлина. Он давно его знал и не мог не признать, что маг не всегда хорошо обращался с кендерами. И потом, Рейстлин действительно убивал гномов. По крайней мере одного-то он точно убил. И в день убийства на нем были такие же черные одежды...
Да, иногда гном доводил Непоседу до белого каления. Однако кендер совсем не желал ему смерти, а посему решил, что ради Конундрума он не станет выскакивать из своего укрытия и сжимать Рейстлина в объятиях.
Маг прошел в двух шагах от колонны, за которой они стояли. К счастью, Конундрум совершенно онемел от страха, а Тассельхоф просто заставил себя сидеть тихо, хотя лишь ушедшие Боги знали, чего это ему стоило. Впрочем, некоторую награду за примерное поведение он все же получил — таинственная рука одобрительно похлопала его по плечу. Ее по-прежнему не было видно, и, откровенно говоря, подобное обстоятельство совсем не нравилось кендеру.
Казалось, Рейстлин с головой ушел в свои мысли. Он двигался медленно и как-то неуверенно, низко опустив голову. Внезапно у него начался приступ кашля, да такой сильный, что маг вынужден был прислониться к стене. Вскоре он начал давиться, и лицо его смертельно побледнело, а на губах выступила кровь. Тас не на шутку встревожился: Рейстлин мучился кашлем и раньше, но так тяжело — никогда.
— Карамон готовил для него специальный чай, — произнес Тассельхоф, подавшись вперед.
Невидимая рука втащила кендера обратно. Рейстлин поднял голову, и его золотистые глаза засверкали в свете факелов. Он в тревоге посмотрел по сторонам.
— Кто это сказал? — спросил он шепотом. — Кто произнес имя Карамона? Кто, я спрашиваю?
Рука вцепилась в плечо Тассельхофа. Впрочем, в подобном предостережении уже не было необходимости: Рейстлин выглядел настолько странно, а выражение его лица было столь ужасным, что кендер твердо решил хранить молчание.
— Никого, — сказал Рейстлин, справившись наконец со своим удушающим кашлем. — Мне показалось. — Он вытер лицо краем черного бархатного рукава и зловеще улыбнулся. — Возможно, это говорила моя нечистая совесть. Карамон мертв. Все они мертвы — утонули в Кровавом море. О, какими потрясенными они выглядели! И как изумились тому, что я не захотел смиренно разделить их долю...
Собравшись с силами, Рейстлин оторвался от стены и оперся на посох, однако остался стоять на месте. Вероятно, он еще не оправился от приступа и решил немного отдохнуть.
— Я и сейчас вижу выражение лица Карамона. Я слышу его плач. — Рейстлнн изменил голос, заговорив через нос: — Но... Рейст... — Он поскрежетал зубами и снова недобро улыбнулся. — И Танис, лицемерный святоша. Из-за недозволенной любви к моей сестре он предал своих друзей, и у него еще хватило наглости обвинить меня в вероломстве! Я помню всех — Золотую Луну, Речного Ветра, Таниса и Карамона с их телячьими глазами. — Рейстлин снова закривлялся: — Спаси хотя бы брата! — И уже собственным голосом закончил свой страшный монолог: — Спасти? Для чего? Все равно его амбиции не ведут дальше постели драгоценной возлюбленной. Всю жизнь он камнем висел на моей шее. Спасти! Вы с тем же успехом могли бы выпустить меня из тюрьмы, но при этом навесить мне на руки и на ноги побольше кандалов...
Он медленно пошел по коридору.
— Ты знаешь, Конундрум, — прошептал Тассельхоф, — я назвал Рейстлина другом, но любить его не всегда просто. Иногда я даже не уверен, что он стоит таких усилий. Рейстлин говорит о Карамоне и о других, утонувших в Кровавом море, но ведь они не утонули. Я знаю правду. Мне рассказал ее Карамон. И Рейстлин тоже знает правду — он ведь уже видел всех, кого считал погибшими. Тем не менее они для него все еще остаются утонувшими. Значит, ему известна не вся правда. Похоже, Рейстлин находится где-то между временем, когда считает их погибшими, и временем, в котором он уже знает, что они все-таки живы. Выходит, — взволнованно продолжал Тассельхоф, — я нашел другую часть прошлого.