Драконы ночи
Шрифт:
– Все еще у себя? Не выходила? – донесся до Кати ее дребезжащий фальцет. – Она же обычно рано встает. Просила не беспокоить ее? Ну, если просила, то конечно, только…
– Где мама? – спросила громко Даша. – Я хочу к ней. Бабушка, я к маме.
– Нет, нет, Дашунчик, нет. У мамы головка болит. – Маруся Петровна растерянно засуетилась. – Подожди, потом. Она спустится и… Постой, я тебе говорю!
– Тогда я на улицу. – Даша бросилась к дверям.
Олег Ильич Зубалов проводил ее взглядом. Он перестал шуршать своей газетой, да и к «византийским параллелям»
– Марина Ивановна, – обратилась Катя к его половине, – вы сегодня утром ничего не слышали? Шум вас не разбудил?
– Что, простите? – Марина Ивановна смотрела на мужа.
– Я говорю: шум вас сегодня утром не разбудил?
– Шум? Какой шум?
– Грохот, как будто выстрел.
– Выстрел?
– Да, тут вроде как во дворе открыли охоту на ворон.
– Я ничего не слышала. Никакого шума, тем более выстрела. Мы отлично спали с мужем.
Катя вздохнула: ну, вот, все правильно, значит, ВСЕ ЭТО ей просто приснилось. Неужели она дошла до того, что начала путать сон и явь?
– Здесь чистый речной воздух, оттого и спится крепко, – продолжала Марина Ивановна, – но даже если и был какой-то шум… Знаете, у нас дома под окнами строят дом. Был такой тихий переулок в самом центре Москвы, и вдруг начался сущий ад – с одной стороны стройка, с другой. Жить просто невозможно, никакие евроокна не спасают. Пробовали переехать за город, у нас загородный дом хороший на Николиной Горе. Но оттуда ехать утром порой очень сложно – жуткие пробки, а Олегу надо на работу, иногда в департамент, иногда в министерство, и все срочно, опоздать ни-ни, сами понимаете – не тот уровень. Так неделями, месяцами и мучились. Я под этот шум строительный, под грохот засыпать даже научилась. А что? Жизнь – она заставит.
Катя решила спросить «про выстрел» и Анфису. Но ее в ресторане не оказалось. Катя покружила в одиночестве вокруг «шведского стола».
В окно был виден пляж и детский городок. Там, несмотря на «школьный» час, было полно детей. То тут, то там мелькало белое пятнышко – костюм «бабочки-капустницы».
«Тоже в белом, как мать, – подумала Катя машинально, вспомнив белый халат Ольги. И тут же одернула себя: – Да это же только сон. Они же приснились мне сегодня утром все – Ольга Борщакова, Ида и этот красавец-менеджер Хохлов по имени Воронья Погибель… Помповое ружье он держал под мышкой, а дохлую ворону за крыло. Борщакова сказала: иди ко мне. И он поднялся по ступенькам с таким видом, словно подвиг совершил, словно вернулся с войны и теперь требовал от нее награды».
«Все еще у себя? Не выходила? Она же обычно рано встает», – это сказала про Ольгу ее тетка Маруся Петровна. Что бы это значило, а?
Крики детей… Что бы все это значило? Официантка принесла свежего кофе. А что с поисками пропавшего мальчика? Как там обстоят дела? Ночные огни на болоте погасли, а был ли результат?
Хохлов ночью был там, среди поисковиков-добровольцев, он же отряд чоповцев возглавлял. А утром вернулся в отель и… Эта птица… эта ворона… Черт, отчего эта сцена из сна ли, из реальности ли так и засела гвоздем
Катя посмотрела в сторону детской площадки. С поисками пропавшего мальчика, кажется, у НИХ ничего не вышло, несмотря на аврал, на сбор всех частей. А тут столько детей. И они одни, без взрослых.
Но почти сразу же она успокоилась, увидев охранника. Он стоял, широко расставив ноги, в руке у него была рация. Это был крепкий молодец, вид его внушал уверенность. Дети, качавшиеся на качелях, съезжающие с горок, игравшие в бадминтон на волейбольной площадке, были под его надежной защитой.
После завтрака Катя двинула на поиски Анфисы, но не нашла ее ни в холле, ни в зимнем саду, ни в парке, ни на террасе летнего кафе. Анфиса сама позвонила ей на мобильный. Она коротала время в номере Иды.
В номере был открыт настоящий «модный магазин». Шкаф-купе был распахнут, на кровати, на кресле ворохом лежала одежда. Платья на вешалках висели на двери ванной.
– Нет, Идочка, я бы такое никогда не решилась надеть на себя, – услышала Катя, открывая дверь на громкий призыв «войдите!».
Ида в алых атласных туфельках на совершенно безумных по дерзости шпильках крутилась перед зеркалом в платье – красном в крупный белый горох. Платье, спереди целомудренно закрытое до горла, сзади имело вырез до середины спины. Весь покрой снова неуловимо напоминал силуэт сороковых.
Волосы Ида спереди накрутила и приподняла, взбив кок, и эта прическа – немного старомодная и карнавальная – очень шла ей и гармонировала с ярким веселящим взор нарядом.
– Я бы не решилась, но тебе идет, классно! Просто классно! – воскликнула Анфиса, раскинувшаяся в свободной позе среди вороха чужих нарядов. – Дита фон Тиз и Эвита Перон в одном лице. Честное слово, на ком-то другом это смотрелось бы прикидом для киношной массовки, но тебе зверски идет. Самое потрясающее, что этот стиль ретро полностью твой. Правда, Катя?
– Нет сомнения, – подтвердила Катя, ища свободный от тряпок уголок, куда бы приткнуться.
Она разглядывала Иду. Итак, красная атласная комбинация обернулась платьем в стиле Диты фон Тиз. Может, комбинация тоже где-то тут, среди вещей? Кружева и атлас – свидетельство того, что утренний «вороний инцидент» был не во сне, а на самом деле. Но красного атласа среди вещей что-то не было заметно.
– Ида, а теперь вот это, – Анфиса указала на белое вечернее платье, висящее на плечиках на двери ванной.
Ида улыбнулась и, взяв платье, скрылась в своей импровизированной гардеробной.
– Здорово все же найти свой стиль, – вздохнула Анфиса. – Но для этого фигура важна и внешность, а с моим брюхом… Куда мне такой бурлеск. Мне, Катька, всегда больше варежки меховые шли, в которых Бьорк любит фотографироваться, и валенки «угги».
– «Угги» ужасны, они ноги уродуют. А Бьорк одеваться не умеет совсем, – откликнулась из ванной Ида.
– Ну не скажи. А ее платье в виде лебедя?
– Какое же это платье? Это просто чучело дохлой гагары, наброшенное на себя. Платье должно украшать, соблазнять. – Ида вышла.