Драконы ночи
Шрифт:
– Он у вас тоже в милиции служил?
– Он при товарище Кагулове состоял, а это тогда другая контора была. – Шапкин усмехнулся. – Товарищи чекисты. Потом я уж сам, как в отдел пришел опером работать, с Сысоевым Иваном Константиновичем на эту тему беседовал – ветеран он наш почетный, многое помнит, что было, что творилось. Он, когда трупы детей доставали, тоже присутствовал там. Говорил, расчлененка это была фактическая.
– Расчлененка? – Катя ощутила противный холодок внутри.
– Ребятишки в декабре пропали, а нашли их только следующей осенью. Сама, голубка, понимаешь, что там от них осталось-то. По словам Сысоева, тела разрублены были – грудная
– Когда мальчишкой туда лазили?
– Когда мальца мы там искали. Я думал – не ровен час, туда он забрался, они ж лезут туда как тараканы до сих пор. Любопытно им все.
– Вам в детстве тоже было любопытно, – сказала Катя. – Симон, кажется, знает про эти ваши детские походы или догадывается. Помните, он говорил «что-то ведь тянет туда»…
– Я ему дам – «тянет». Утром в суд самого, сволочь, потяну и забью на десять суток по предвариловке. – Шапкин зло прищурился. – Сказочник… твою мать… С пацанами очную ставку проведем. Там как раз и повторная комплексная экспертиза будет готова. Вот и сравним. По минутам проверим, что он утром в воскресенье делал, когда мальчонку с автобусной остановки умыкнули в лес. Потом организуем опознание со стороны Тамарки Трехсвятской.
– Кого? – не поняла Катя.
– Мамаши Настюхи нашей. Да и самой Настюхе– птахе его покажем. Если кто-то из них опознает его, то новый допрос с рисунка начнем и с его поездок в «Дали». А он туда раньше ездил – тому я сам, лично свидетель был.
«Какая фамилия звучная – Трехсвятская, – подумала Катя. – И это у алкашки, которая про все на свете забыла, которая дочку свою первому встречному за бутылку водки продать готова… Настя Трехсвятская, Май Мордашова, Даша Борщакова, Миша Уткин, Марат… Такие разные дети таких разных родителей, разные фамилии, а судьба…»
О судьбе она «не додумала». Они приехали в отдел, и все сразу завертелось, закипело. Было странно сознавать даже, что на дворе сейчас глубокая ночь – настолько в отделе все дышало новым грандиозным авралом. «У них задержание, – подумала Катя. – Первое стоящее задержание и первый реальный подозреваемый. А что же в зачете у нас с Анфисой?»
Первую «перекладывали на протокол» в следственном кабинете как раз Анфису. Катя ждала, чувствуя, что вот-вот глаза ее склеятся, слипнутся окончательно и наступит полная отключка. Нирвана. Шапкина где-то носило, все его коллеги были подняты по тревоге. Из состояния «отключки» Катю вывел помощник дежурного.
– Кофейку, а? – подмигнул он как настоящий искуситель. – Пойдемте пока к нам, кофейку крепенького с бутербродами горячими, Роман Василич приказал на станцию для вас с подружкой за бутербродами сгонять, на вокзале буфет круглосуточный, там у них все на уровне – свежее, не беспокойтесь, их наш ОБЭП через раз проверяет.
«И в аврале не забыл про „голубок“, – подумала про Шапкина Катя. – Что ж, делает успехи, а мы-то ему разве с Анфисой не помогаем? Можно сказать, костьми ложимся, стараемся».
Крепкий кофе взбодрил. Бутерброды с копченой колбасой оказались вкусными. Часы показывали четверть четвертого. За окном отдела что-то прогромыхало – неуклюжее, громоздкое. Резко запахло бензином. Во двор отдела въехали две грузовые фуры.
– Ну что ты будешь делать, опять гаишники вместо отстойника к
Анфиса что-то задерживалась у следователя, Катя решила отнести и ей горячего кофе – авось там дело быстрее пойдет. Дежурный выделил ей чистую керамическую кружку с пронзенным сердцем, наложил на тарелку гору бутербродов. Чтобы добраться до лестницы, ей пришлось с полными руками пробираться меж гаишников и шоферюг, которые зычно о чем-то спорили – то ли о каких-то дорожных нарушениях, то ли о путевом листе.
– Да чего вы мне толкуете, я неделю назад тут у вас точно так же тем же маршрутом ехал, – разорялся один из дальнобойщиков – высокий, рыжий в старой кожанке. – И не было на шоссе никакого знака ограничения скорости, а теперь вдруг появился. Я и в том месяце тоже здесь ехал – все свободно. И неделю назад – все свободно, а тут вдруг здрасьте-пожалуйста, да вот и Алешка – напарник мой – свидетель, – он в запальчивости повернулся к своему товарищу – возрастом помоложе. Тот стоял спиной к окну дежурного. А как раз над ним на стекле были наклеены листовки, которые еще не успели убрать. Те самые, известные всему Двуреченску листовки с фотографией Миши Уткина и надписью «Разыскивается пропавший без вести…».
Взгляд рыжего дальнобойщика скользнул по фотографии – чисто машинально и вдруг…
– А чегой-то у вас тут плакат такой? – спросил он. – «Разыскивается…» Я ж его видел. Ну, точно – он это, щербатенький шкет, малой совсем – в классе, наверное, в третьем учится, да?
Катя замерла. Тарелка с бутербродами, кофе в кружке с пронзенным сердцем и надписью «love me», детская улыбка, глаза, щербинка: в дежурке все враз притихли.
…КЛАССЕ, НАВЕРНОЕ, В ТРЕТЬЕМ УЧИТСЯ…
– Во втором, он учился во втором. – Катя не глядя сунула кому-то тарелку, кружку, их у нее сразу же приняли. – Когда вы его видели? Пожалуйста, ради бога, не молчите – когда, где вы его видели?!
– Да когда ехал тут у вас в тот прошлый раз – в субботу.
Дежурный бросился наверх за Шапкиным, за операми, за начальством, он словно забыл, что есть телефон.
– Груз у меня был, как и сейчас – мебель, стулья, столы. И вот как раз на выезде из города – ну как пост минуешь и автозаправку, есть поворот направо. Там он и стоял, голосовал в темноте на обочине.
– Мальчик?
– Да нет, мужик – отец его, он с отцом был вместе – этот, щербатенький-то. Одного малого ночью я разве б в свою машину посадил?
– Ночью? Вы это точно помните? – Это уже спросила не Катя. Это задал вопрос Шапкин. Вместе с начальником ОВД Поливановым он был тут. Катя потом вспоминала всю эту сцену в дежурке – как мало, оказывается, нужно, чтобы изменить все – все изменить окончательно и бесповоротно: подозрение, версию, идею, догадку, уверенность в собственной правоте. Как мало нужно, чтобы изменить привычный мир, чтобы все поставить с ног на голову, смешать реальность со сказкой, сказку с ложью, правду с бредом, с болезненной галлюцинацией, взбить все это в смертоносный коктейль, а затем снова разделить, разъять на части, отделяя реальность, опять ставя ее во главу угла, доказывая, что самое главное и самое страшное не привиделось, не приснилось – было. Случилось на самом деле.