Драконья тень
Шрифт:
Моркелеб, друг мой, ты – это ты. Я ценю тебя таким, какой ты есть, всегда. Что бы ты ни делал, кем бы ты ни был и кем бы ты ни станешь, я буду твоим другом. Может быть, это не то, чего ты хотел когда-то, но это лучшее, что я могу тебе дать.
Не когда-то, сказал он, и не навсегда. И она увидела на его лице холодный кристаллический след слез. Ибо ты умрешь, колдунья, как умирают люди, а я стану тем, кем стану, и что будет с тем, что происходит между нами?
Он отвернулся, не желая, чтобы кто-нибудь видел его слезы или его душу. Когда-то он с глубокой, ужасающей страстью любил золото, любил власть и те знания, что власть перед ним открывала. Она ощутила в нем печаль от осознания того –
Она подняла руку, чтобы отереть его слезы, но он остановил ее, сжав длинными, холодными когтями.
Не касайся их, колдунья; они сожгут твою руку.
Тогда она взяла с шеи ложку для росы и поймала слезы в нее, а потом отложила ее на парапет.
А что случается с мирами, которые ты посетил когда-то? – спросила она, указывая на звезды и тьму. Они все еще там, живут в твоем сердце.
Сердца драконов не такие, как сердца людей. Как и их слезы, они имеют другой состав. Я могу вернуться в те миры, в любой, какой выберу. Но ты затеряешься в темных океанах времени, и никакие призывы не вернут тебя обратно. Именно поэтому я искал Пустынный Остров, именно поэтому я остался.
Ничто не теряется, сказала Дженни, и ничто не забывается. И кто знает, что находится в сердцах и снах Теней Драконов? Когда Двенадцать Богов отправили Повелителя Времени в изгнание, это случилось потому, что они забыли – они сами только приснились ему. Но тем не менее он позволил изгнать себя и отказался от своей божественной природы. Он знал, они всегда будут существовать в его сердце, пока это будет иметь значение для него или для них.
Он довольно долго молчал, а она тихо стояла рядом, держа за руку и время от времени собирая его слезы в хрустальную ложку. И в самом деле, как он и сказал, слезы эти чернили серебряную ручку в тех местах, где соприкасались с ней, словно хотя тело его сейчас было человеческим, они, подобно его драконьему облику, состояли из элементов, неизвестных на планете океанов и лесов.
Через какое-то время он взглянул на нее с вспышкой прежней забавной иронии и сказал, Хитрюга, ты превратила даже мою печаль в подарок мужу, и за этой усмешкой она услышала новое понимание того, что это такое – быть человеком.
Она подняла ложку, в которой была лужица слез размером примерно с сустав ее большого пальца. Тогда я сброшу ее с парапета, сказала она, стараясь найти в душе силу сделать то, о чем сказала. Я не украду у тебя твою печаль, мой друг.
И я не украду у тебя мужа, сказал он, мой друг. И он взял ложку у нее из рук и снова осторожно положил на камень. К тому же я бы не украл у моего друга жену, ради которой он сделал то, на что у меня нет храбрости или безрассудства – любви, как вы это называете. Он коснулся ее щеки и волос, как делал Джон, и вгляделся в ее глаза своими, которые не были, никогда не были человеческими. Теперь я понимаю, почему мы, звездные бродяги, не принимаем человеческое обличье чаще.
Она покачала головой, не понимая, и он притянул ее к себе и поцеловал в губы.
Потому что это не обличье, сказал он. А мы не дураки. И вот теперь я сделал это. Он поднял руку с длинными черными ногтями и отер слезы, что бежали по ее лицу. Бог женщин поэтому называется еще и Королевой Моря? Потому что слезы солоны, как океан?
Она чуть улыбнулась. Я не знаю. Может, потому, что они бесконечны, как океан.
Как и все человеческое горе, что питает корни любви. И в его словах, что возникли в ее разуме, заключались огромные отрезки времени, что он когда-то наблюдал, еще до ее рождения и рождения ее матери, и намного позже, чем она, и Джон, и Ян умрут. Он кивнул в сторону ложки с маленькой мерцающей лужицей. – Если ты пошлешь это Королеве Демонов, смотри, чтобы пузырек был сделан из хрусталя, не из стекла. – Теперь он говорил, как люди, хотя разумом она еще чувствовала течение его мыслей. – Слезы драконов опасны. Они уничтожат обычное стекло. Даже хрусталь они прожгут через какое-то время.
Она потянулась к ложке, но теперь удержала руку. В глазах Моркелеба, похожих на мрачные звезды, она уловила эхо собственных мыслей. А поскольку она много лет прожила с естествоиспытателем, который возился с летающими машинами, химикалиями и заводными игрушками, она спросила: – А через какое время?
Глава 22
– Моя единственная любовь, – выдохнула Королева Демонов, и ее рот, похожий на темный кровавый рубин, нашел губы Джона, очертил их, потом его нос и овальный шрам у него на горле. – Мой слуга и моя любовь. – Ее ладонь скользнула по его руке, по бокам; ее кожа под его ответной лаской была бледно-розовой, как в сердцевине лилий, безупречной, как у юной девушки, и пахла душистыми оливками и жасмином. Волосы ее были беспорядочным океаном траурно-черного шелка.
Дженни осознала, что выглядела она как Кахиера Ночная Птица.
Тело ее лежало на Джоновом в пещере, окутанной алым, как тлеющие угли, бархатом и огнем свечей, и извивалось, как у змеи. Дженни попыталась закрыть глаза, отвести взгляд. Ее обняли теплые руки и голос Амайона выдохнул ей на ухо, Я вынужден был показать тебе это, дорогая. Ради твоего собственного блага я вынужден был показать тебе это. Он отвернулся от тебя, сейчас он входит в ее королевство.
Ты лжешь. Дженни попыталась вызвать в памяти образ Джона, который умирал под дождем, пронзенный копьем Яна. Она не могла. Этого никогда не было, и эту ложь никогда не произносили.
Ты лжешь.
Но ее тело болело от воспоминания о пылающем удовольствии Амайона внутри нее, о золотом великолепии господства и власти. Она боролась за то, чтобы проснуться, но тонула в воспоминаниях о других объятьях, восхитительных и унизительных, а за ними слышала голос Амайона, зовущий ее по имени. Зовущий из белой ракушки, в которой был заключен, так же, как ее собственное сердце было заключено в треснувшем самоцвете в серебряном флаконе Карадока.
Я еще могу вернуться к тебе. Я все еще могу любить тебя, как он никогда не любил. Как он мог любить тебя, он, который никогда не понимал?
– Милая? – голос Джона мягко проник в лабиринт этого сна. – Милая?
Она проснулась со слезами на лице и отчаянным стремлением узнать, где именно хранится белая ракушка Амайона. Джон нагнулся над ней. И ее первой мыслью, которую она торопливо оттолкнула, была ярость, что Джон здесь, чтобы удержать ее от поисков.
Его палец легко коснулся ее лица. – Ты плачешь.
Я плачу, потому что ты лежишь с Королевой Демонов.
Но это был ее сон, не его. Может быть, не его. Или она не могла доказать, что его.
Она прерывисто вздохнула и вытерла лицо, которое и в самом деле было в слезах. Джон зажег лампу рядом с его узкой кроватью, но за массивным зарешеченным квадратом окна в комнате – его еще не содержали под замком – уже тлел серый рассвет. – Я начинаю понимать, почему иметь дело с любыми демонами – всегда дурно, – сказала она. – Они не оставляют тебя в одиночестве. Ни во сне, ни когда проснешься, ни в смерти.
Его челюсти сжались, и она увидела овальный шрам в том месте, где его оставила Королева Демонов. Прошлой ночью, когда он заснул, она отдернула одеяло, и ей показалось, что на его теле были отметины – едва видимые серебристые следы, которые исчезли, когда она склонилась пониже, чтобы рассмотреть. Отметины Королевы от занятий любовью. Знаки обладания.