Драма в Восточной Пруссии. Судьба 1-й русской армии генерала Ренненкампфа
Шрифт:
Это была странная война. Странная в отношении безынициативности командования Северо-Западного фронта и 1-й армии. Немцы, разгромленные под Гумбинненом, были ослаблены и дезорганизованы и откатывались, не оказывая никакого серьёзного сопротивления, к Балтийскому побережью. 1-я армия преследовала противника, не предпринимая попыток, не только разгромить отступающие немецкие части, но и навязать немцам арьергардные бои, чтобы крепко взять стратегическую инициативу в свои руки, подчинить противника своей воле. Вместо этого армейские части 1-й армии шли за отступающими немецкими соединениями на расстоянии одно-двухдневного перехода.
10/23 августа 1914 года. Расположение 33-го эрзац-батальона.
В этот же день 10/23 августа, 33-й эрзац-батальон, находясь в потоке отступающих немецких войск, покидал Инстербург. «Воскресенье. 23.08.14. (22-й день мобилизации)»{200}. «Отступление через Инстербург», — и дальше подтверждая пассивность преследования русских войск, фон Бессер записал в дневнике. — «Неприятель не следует за нами»{201}.
Настроение у отступавших было не из лучших, капитан фон Бессер, пытаясь хоть как-то оправдаться в письме перед женой и перед собой, писал:
«21.08.14. Бивак между Гумбинненом и Инстербургом.
Милая Агнес!
…Наше отступление должно быть неправильно истолковывается …ибо эта мера была заранее принята нашим генеральным штабом в Берлине»{202}.
Уже на третий день отступления стал понятен весь масштаб поражения германских войск под Гумбинненом. Уставшие, грязные и голодные двигались вглубь Восточной Пруссии колонны и небольшие соединения 8-й германской армии, оставляя без боя города и деревни, перемешиваясь с потоками беженцев, наводнивших все дороги. Управление войсками ещё не было до конца восстановлено.
Все тяготы отступления испытывал и 33-й эрзац-батальон капитана фон Бессера. Отходившие немецкие части почти не спали и ели только по случаю, если к ним подвозили армейские кухни, или если солдаты сами добывали себе пищу, когда, по словам фон Бессера, резали баранов и кур{207}. Физические силы были на исходе. Многие были больны и с трудом передвигали уставшие ноги. «Мы все страшно простужены, — записал он в дневнике 11/24 августа, — один адъютант был совершенно истощён и апатичен, ибо недостаток сна и плохое питание дурно на нас отражается. Люди ничего не могут вынести, если им не хватает пищи, но очень часто приходится нам всё бросать, так как надо внезапно выступить»{208}. Почти криком отчаяния для немецкого офицера, привыкшего к безукоризненному, культивированному веками восточно-прусской военной дисциплиной, внешнему виду офицера и солдат, звучат со страниц дневника слова фон Бессера: «Одежду свою никогда не снимаю, мыться нет возможности. Мы не имеем представления, как мы выглядим»{209}.
Многие жители Гумбиннена, Инстербурга и других населённых пунктов уходили вместе с отступающими немецкими войсками на запад. 8/21 августа покидая Гумбиннен, фон Бессер записал в дневнике: «Жители вчера из города бежали» {210} . По дорогам Восточной Пруссии ехали телеги беженцев с сидящими на них испуганными детьми, с наваленным скарбом {211} , рядом брели уставшие мужчины и женщины.
По словам фон Бессера, «вся масса (дорог. — Н.П.) была запружена бегущими жителями, что производило печальное впечатление» {212} . За Инстербургом он вновь увидел «на шоссе большое движение беженцев» {213} . Угоняемые на запад стада рогатого скота поднимали огромные тучи пыли. Среди многих беженцев царила паника [134] , в страхе перед наступающими русскими войсками они часто покидали свои дома в спешке, до последнего мгновения отказываясь верить, что русские могут прийти на их землю, занять их дома. Капитан А.А. Успенский, остановившись на привал в одном из роскошных имений, описал это бегство так поразившее его: «Из приемной мы пошли в огромный зал столовую и остолбенели от удивления! Громадный длинный стол, персон на 100, был накрыт и сервирован всевозможными закусками и блюдами и ассортиментом разных вин и водок, вазами с цветами и т.д. Но видно было, что обед был ещё не кончен, когда неожиданная весть о поражении и отступлении …пришла сюда… Произошло повальное бегство от этого стола… На многих тарелках лежали взятые яства, почти нетронутые, и вино в бокалах не выпитое…» {214}
134
О паническом бегстве жителей городов и деревень Восточной Пруссии упоминают многие источники. Так, например, начальник 27-й пехотной дивизии генерал К. Адариди писал, что, 6/19 августа преследуя отступающего противника после боя под Сталупененом, части его дивизии вступили в Энцунен (современный посёлок Репино в Калининградской области РФ): «Селение это было совершенно покинуто жителями, которые бежали настолько незадолго до прибытия дивизии, что в некоторых домах был брошен недоконченный обед и даже не был потушен огонь тех очагов, на которых он приготовлялся. В большинстве хозяйств не был угнан домашний скот, и вообще всё свидетельствовало, что население бежало панически». (См.: Адариди К. 27-я пехотная дивизия в боях 4(17) Августа 1914 г. под Сталупененом и 7 (20) Августа под Гумбинненом // Военный сборник. Книга VIII. Белград, 1926. С. 162—185.) Другой участник тех событий, офицер 97-го Лифляндского полка А.Г. Невзоров писал: «Немецкое население не ожидало, что русские войска войдут так легко и быстро на их территорию. Жители уходили так поспешно, что бросали свои дома и хозяйства нетронутыми. При занятии какого-нибудь городка или фермы, можно было видеть, войдя в дом, топящуюся плиту, на ней кипящий суп, кофейник с выкипевшим кофе, а в духовке обязательно картофель. В одном доме я нашёл оставленные на столе карты и лист бумаги, разлинованный для преферанса: мы помешали им докончить пульку». (См.: Невзоров A.Г. Начало 1-й Великой войны 1914 г. // Военная быль. 1966. № 79. С. 4—8. С. 5.)
Г.А. Гоштовт также описал, в своём дневнике, один из случаев панического бегства немецкого населения: «Главная застава расположилась во дворе трактира. На цинковой стойке ещё стоят рюмки и стаканы; из крана льётся пиво; шкаф и погреб полны дешёвыми винами и ликёрами. Хозяев нет; как и вся деревня, они, видимо, бежали». (См.: Гоштовт Георгий. Дневник кавалерийского офицера. Париж, 1931. С. 82.)
В своих воспоминаниях житель Инстербурга О. Хаген писал: «Почти все облечённые ответственностью отцы города и большая часть населения, по преимуществу из высших слоев, бежали». «В эти дни (с 21 по 23 августа. — Н.П.) через наш город в сторону Кенигсберга, — писал далее О. Хаген, — постоянно тянулись повозки беженцев из приграничных областей, что еще более усиливало страх среди населения». (См.: Русские в Инстербурге. Из воспоминаний Отто Хагена // Надровия. Историко-краеведческий журнал. Черня-ховск, 2003. №3. С. 8—13.) Другой житель Инстербурга Г. Торнер вспоминал: «Отчетливо слышная пушечная канонада боёв под Гумбинненом и постоянно увеличивающееся зарево вечерами в восточной части ясного летнего неба — хорошо различимое с высокой обзорной башни моего отеля — повышали всеобщую растерянность. Когда же в один прекрасный день стало известно, что наш начальник штаба покинул Инстербург, большинство жителей уже ничто больше не удерживало. Все в панике устремились на вокзал, чтобы как можно скорее с любой оказией выбраться из находившейся в опасности провинции». (См.: Отель переживает мировую историю. Воспоминания
В разразившемся хаосе отступления бесчинствовали немецкие мародёры. «Беженцы наводняют страну и беспричинно грабят, хуже русских» {215} , — записал в своём дневнике возмущённый фон Бессер. Бациллы разложения дисциплины и мародёрства коснулись и отступающие германские части, что показало, как низко пали те немецкие солдаты, грабившие собственных граждан, которых они были призваны защищать: «В Тапинау [135] предоставили в наше распоряжение винный погреб, наши люди, однако, сломали замок и начали хозяйничать, имея во главе своих унтер-офицеров. Ландштурм принимал участие, — с прискорбием и, не скрывая ярости, констатировал на страницах своего дневника фон Бессер. — Я как молния очутился среди них и несколько из них сразу арестовал» {216} . Видимо это был не единичный случай, если фон Бессер, передислоцировав по приказу командования, свой батальон в одно из имений под Тапиау, по прибытии туда увидел, что «винные погреба все были вскрыты и опорожнены, мебель войсками приведена в негодное состояние (ландвер), которые здесь раньше хозяйничали» {217} . В эти дни отступления все попытки командования резервной дивизии восстановить воинскую дисциплину во вверенных ему подразделениях не приводили к нужному результату. Командир бригады оберст-лейтенант (полковник) Вайке требовал, но, как видно, безрезультатно восстановления дисциплины. По словам фон Бессера он «нападает на офицеров из-за неудовлетворительного и не дисциплинированного поведения людей» {218} .
135
Неправильное название восточно-прусского города Тапиау, использованное армейским переводчиком.
В отношении же солдат своего батальона фон Бессер с обречённой безысходностью написал: «Я охотно получил бы активный батальон, с этими паршивцами это право не радость. Дисциплина ниже всякой критики» {219} .
Проблема мародёрства существовала и в российской армии. «Как только войска наши перешли границу, то стали жечь имения помещиков, — писал из расположения 2-й армии генерала А.В. Самсонова, в своём письме от 13/26 августа, неизвестный, скрывавшийся за подписью “Вася”, некой Рине Кликуновой в Рязань. — Сегодня, когда мы выезжали из Бороне-Перетаков, то там артиллеристы зажгли все постройки помещиков и склады для вина. Артиллеристы перепились и вино таскали вёдрами себе в лагерь [136] .
136
Проблема мародёрства винных погребов в действующей армии каждый раз проявляла себя, как только солдаты натыкались на них в немецких усадьбах и домах. Тогда низшие чины, предоставленные сами себе, часто перепивались до бесчувствия, что происходило даже во время отступления, невзирая на опасность попасть в плен. Один из таких случаев описал в своих воспоминаниях офицер 97-го Лифляндского полка А.Г. Невзоров: «При отходе пришлось проходить через какой-то небольшой город, кажется Велау. Около одного дома я увидел большую толпу солдат… Заинтересовавшись, в чём дело, взял с собой двух человек, я пошёл туда. Оказывается в подвале дома винный погреб. Спустившись в погреб, я увидел жуткую картину: весь пол был залит вином и коньяком, в лужах вина лежало 3—4 мертвецки пьяных наших солдата, но были там и трезвые, цедящие в свои котелки и баклажки вино. Всех из погреба выгнали. Все бутылки были перебиты и из бочек вино выпустили на пол. Лежащих пьяных оставил лежать. Не было ни времени, ни средств вытащить их оттуда». (См.: Невзоров A.Г. Начало 1-й Великой войны 1914 г. // Военная быль. 1966. № 79. С. 4—8.)
Вообще артиллеристы ведут себя по-разбойничьи. Подражают казакам. Те, как только въезжают в деревню, то сейчас же начинают грабить, ломать и жечь»{220}.
Такое поведение казаков отмечали многие наблюдатели. Из расположения 1-й армии 3/16 августа неизвестный корреспондент писал в Петроград: «Наша дивизия стоит в Вержболово… Вчера в городе появилось много немецких экипажей и лошадей. Это военная добыча казаков»{221}. Капитан А.А. Успенский с недоумением писал о поведении казаков на страницах своих воспоминаний: «Вообще, меня поражала эта удивительная страсть казаков к разрушению. Часто, бывало, входишь в немецкую усадьбу и, если раньше побывали здесь казаки, то находишь ужасные следы разрушения: разбитые двери, окна и зеркала, пианино, буфеты, разорванные картины на стенах, пропоротые пиками диваны, кресла, даже постели!»{222}
С мародёрством в армии велась самая решительная и беспощадная борьба. Мародёров ждало суровое наказание вплоть до расстрела [137] . Все случаи мародёрства командование старалось пресекать на корню. «Пришли на ночлег в д.[еревню] Генрихедорф. Квартиру для дивизиона отвели в немецком ресторане и лавке, — писал об одном из таких случаев неизвестный офицер из 2-й армии А.В. Самсонова, скрывшийся за подписью “Саша”, — не было ни души, все бросились бежать и всё было брошено, а затем разграблено как офицерами, так и нижними чинами. Та ночь была отвратительная по своим деморализующим последствиям; пришлось пороть для восстановления порядка» [138] . Также жёстко по законам военного времени поступали с мародёрами и в 1-й армии.
137
Для борьбы с мародёрством в 1-й армии П.К. Ренненкампф издал 11/23 августа 1914 года специальный приказ, в котором, в частности, говорилось:
«Телеграмма.
Генералам Смирнову, Епанчину, Алиеву, Хану Нахичеванскому … и Гурко.
…Принять решительные меры недопущению грабежей до расстрелов включительно и оповестить этом всех нижних чинов, корпусных и этапных комендантов». (См.: РГВИА. Ф. 2106. Оп. 1. Д. 5. Л. 71.)
138
РГВИА. Ф. 2000. Оп. 15. Д. 508. Л. 203. Перлюстрация. Выписка из письма с подписью: «Саша», Сарновонововес, от 16 Августа 1914 г., к Анне Иосифовне Яндоловской, в Москву, Арбат, 40, кв. 11.
Не назвавший себя офицер драгунского Смоленского полка сообщал своей жене в письме от 18/31 августа 1914 года:
«Любезная жена.
Вчера солдаты разграбили один частный дом. Я доложил об этом ротмистру. У одного солдата были найдены вещи из этого дома, и ротмистр хотел его застрелить, но так как среди солдат послышался ропот, то ротмистр не привёл своего намерения в исполнение… Солдат арестован и отправлен в Инстербург. Его ждёт, вероятно, смерть» {223} . [139]
139
О наказании за мародёрство в 1-й армии также, например, упоминает на страницах своих воспоминаний офицер 97-го Лифляндского пехотного полка А.Г. Невзоров. Он писал: «Брать какие-либо вещи строго запрещалось. При осмотре вещевых мешков, если у солдата находили что-либо взятое, то он строго наказывался, а вещь выбрасывалась». (См.: Невзоров А.Г. Начало 1-й Великой войны 1914 г. // Военная быль. 1966. Х» 79. С. А—8.)