Драматические произведения. Повести.
Шрифт:
— Ах я дура! — воскликнула Марья Федоровна после долгого размышления. — Да чего же я думаю? А учитель-то на что?
Сейчас же послала Аксинью просить учителя к себе. Когда тот явился, то она под видом испытания просила написать коротенькое письмо, а о чем писать, то рассказала ему на словах.
Педагог выслушал и, подумавши немало, сказал:
— Тема серьезная, нужно обдумать. Я сначала так только набросаю, а потом уже, если апробуете, то и перебелю. Завтра будет готово!
— Хорошо, так вы принесете ко мне, когда будет готово. — И они расстались.
Через день или через два явился педагог к Марье Федоровне с великолепною рукописью подмышкой. Хозяйка просила его
Марья Федоровна осталася письмом весьма довольна и, позвавши Аксинью, приказала ей сварить кофе. А в ожидании кофе просила еще раз прочитать письмо, только не так громко.
Ободренный столь лестным вниманием, он прочел еще раз, правда, без того сильного выражения, но зато с более тихим и глубоким чувством, так что, когда он прочитал фразу: «И ее милый взор сокрылся от меня навеки», то Марья Федоровна даже платок поднесла к своим глазам. Это, разумеется, не ускользнуло от взоров счастливого автора и было для него паче всяких благодарностей.
Марья Федоровна, угостивши сочинителя, попросила рукопись себе на память, а за труды предложила ему (правда, дорогонько, но ведь он не простой писарь; рубль серебра. Сочинитель великодушно отказался, сказавши, что он награжден ее благосклонным вниманием выше всякой награды.
Отпустивши еще несколько любезностей насчет чувствительности сердца и образованности ума своей покровительницы, то есть Марьи Федоровны, педагог раскланялся и вышел.
На другой день Марья Федоровна сама понесла письмо на почту и там уже поймала какого-то почталиона и попросила его взять штемпельный конверт и запечатать письмо и адрес написать.
— И эта забота кончена, — сказала она, выходя из почтамта.
Теперь осталася одна, последняя и самая большая забота — устроить карьеру Лизы, и тогда она совершенно спокойно может заняться воспитанием Ипполитушки.
Время шло своим чередом. Прошло уже полгода, прошло и еще несколько месяцев, а карьера Лизы все еще не сделана. Юлия Карловна ежедневно заходит к Марье Федоровне на чашку кофе и сообщает ей самые неинтересные новости, а о свадьбе Лизы никогда ни слова. Самой же ей заводить речь не хотелось, чтоб не показать виду, что ее это интересует. Правда, она намекала несколько раз, так, мимоходом, и Юлия Карловна тоже отделывалась мимоходом. Она не знала, наконец, что и подумать.
А Юлия Карловна тем временем увивалась около нее, как около золотого истукана, восхищалася познаниями и досужеством ее ненаглядного, уже богатырски сложенного юноши, но все это делалося совершенно попустому: Марья Федоровна хотя и частенько получала из деревни деньги, но ей показывала только с пятью печатями пакет и отделывалася чашкою кофе и куском пирога по воскресеньям.
Юлия Карловна терпела и ждала, а на досуге благовестила в своем квартале, что приятельница ее, Марья Федоровна, не кто иной, как генеральша и темная богачка. Вследствие таких слухов у Марьи Федоровны образовался порядочный кружок знакомых и даже приятельниц, Правда, иные из них, увидевши, что генеральша дрожала над куском сахару и чашкой кофе, сочли за лучшее не поддерживать такого высокого знакомства; другие же, в том числе и Юлия Карловна, держалися правила: терпение все преодолевает. Правило это не совсем, однакож, оправдывалось, — Марья Федоровна была просто, что называется, кремень. Приятельницы, впрочем, не унывали. Они были люди такого сорта, которые, если
Юлия Карловна, однакож, оказалась не так терпелива, как можно было ожидать от иностранки. Она, не совсем уповая на будущие блага, затеяла историю такого свойства.
После долгих ожиданий и глубоких соображений она сама себе сказала: «Да что же я за дура такая, сижу сложа руки да смотрю на нее. Что я, разве девку-то даром, что ли, выкормила? Да еще и пристрой, говорит, карьеру сделай. И все это так, ни за грош. Да и девка-то еще бог знает, кто такая, не то Лиза, не то Акулька, сама не знаешь, как и называть». Подождавши еще несколько месяцев, и подождавши втуне, она решилась поближе познакомиться с Аксиньей, горничною и кухаркою Марьи Федоровны, так, на всякий случай, — ее профессия такого свойства, что ей всякое знакомство к лицу. Однажды она так, совершенно случайно, встретилась с Аксиньей в мелочной лавочке и просила Аксинью зайти к ней хоть завтра, если удосужится, хоть на минуточку, — что она хочет поговорить с ней насчет одного весьма интересного дела. Аксинья охотно согласилась, но дело в том, что она не знала квартиры Юлии Карловны. Марья Федоровна, в случае крайней нужды, посылала или Ипполитушку на квартиру Юлии Карловны, или сама ходила к ней, но Аксинью не посылала, — она боялася, и не без основания, встречи ее с Лизою. Как же быть ей теперь? Юлия Карловна подробно описала ей все улицы и переулки и, с мельчайшими подробностями, свой домик.
Аксинья, дождавшись воскресенья, пораньше убралася и отправилася к обедне. Все хорошо, все улицы и переулки она помнит, а дом-то она и забыла, как он прозывается. Но по приметам кое-как добралась и до дому, а чтобы больше убедиться, что это именно тот дом, который ей нужен, она зашла посмотреть в окна, не сидят ли девушки (одна из главных примет дома). Подошла она к первому окну, взглянула — видит, наклонившись за какой-то работой, — девушка, лицо совсем закрыто. Она постучала в окно с намерением спросить Юлию Карловну. Девушка подняла голову, взглянула на Аксинью и побледнела. Аксинья тоже переменилась в лице. После минутного молчания девушка едва внятно проговорила:
— Аксинья!
Аксинья вздрогнула: ей показалося что-то знакомое и давно забытое в этом голосе. Но она стояла, все еще не раскрывая рта.
— Аксинья! — повторила Лиза, — или это не ты, а только так, сон?..
— Нет, это я, я — Аксинья, ваша нянька, когда помните.
— Помню, помню, — проговорила Лиза и выбежала к ней на улицу.
Долго они, обнявшися, стояли на улице, не говоря ни слова, пока одна из подруг Лизы, находя, что подобная сцена среди бела дня и среди улицы неприлична, вышла к ним и уговорила их войти в комнату. В комнате встретила их сама Юлия Карловна, нечаянно тут случившаяся. Юлия Карловна сейчас смекнула, что их оставлять наедине нельзя, потому что они сдуру могут все ее предначертания испортить, а потому она, поздоровавшись довольно фамильярно с Аксиньей, повела их в свою комнату, усадила по углам и принялася варить кофе.
Несколько раз Лиза и Аксинья, глядя друг на друга, принималися плакать. Юлия Карловна, глядя на них, и себе плакала. Когда же они начали разговаривать, то Юлия Карловна старалася всячески помешать им. Она находила всякое между ними объяснение не соответствующим ее глубоким планам.
Угостивши кое-как кофеишком, она проводила Аксинью за ворота и крепко-накрепко наказала, чтобы она не проговорилася ей, что видела Лизу. «А тебе когда только свободно, заходи к нам, Аксиньюшка!»— прибавила она прощаясь.