Драмы
Шрифт:
Черногубов. Солдатов, кажется, за тебя вступился?
Хлебников. Солдатов.
Черногубов. Мужик стоящий. И этот... Чижов. Он что — из отдела кадров? То-то Полудин и бесился. Эх, не напусти он туману с этим челябинским делом... будто он, Полудин, знает что-то, о чем говорить не положено... а знать, быть может, ни черта и не знает... не повернуть бы ему собрание. Какое отношение Дымников имеет к Челябинску?
Хлебников. Никакого! А как докажешь? Дымникова нет — на этом и играет. А виноват Дымников — я ни при чем. Не виноват — я ни при чем. А в общем и целом — подвел под исключение, подвел. Черт его знает, я бы такое прочел, может,
Черногубов. Размалевать все можно.
Хлебников. От обиды, от волненья, от досады сбиваюсь, путаю, срываюсь, а он и это против меня оборачивает. Путает? Стало быть, совесть нечиста! Я слово — он его перевернет! Так собьет, — сам слышу — не то говорю, не так... Вот его неправда мою правду и кроет. (Пьет). Слушай, Черногубов. Кто он? Ах, кабы не меня исключали, я бы в нем разобрался...
Черногубов. А Дергачева ваша? Было одернула его — заметил? — когда он меня и Солдатова репликами сбивал. А потом... (Махнул рукой).
Хлебников. Не от подлости. Честная. А убедил, взял чем-то, на чем-то сыграл. Художник! «Вторая жизнь», «Человек с двойным дном». (Пьет). А он такой же, Хлебников Алексей Кузьмич, каким был до десяти часов вечера сегодняшнего дня. И жизнь у него была одна. Другой не было, и не хочу другой. Не навязывайте вы мне ее! (Подняв бокал, поставил на место). Что это я за болван, эту дядину бурду пью? А ты тоже хорош — не остановишь! (Зычно). Марьяна!
В дверях появилась Марьяна.
Из Челябинска не звонили?
Марьяна отрицательно машет головой.
Ладно, иди.
Марьяна скрывается.
А может, больше не позвонят? (Пауза). С четырнадцати лет своим трудом, Ион Лукич. Комсомолия. Жалел, возрастом не вышел — на штурм Зимнего не поспел. Совестился, коли спрашивали, почему шрам под глазом: не белая ли шашка посекла? А я с ребятами в парке дрался. В частях особого назначения был мальчишкой. С винтовкой у порохового склада в карауле стоял. Шотландские шахтеры бастовали — мы изгородь колючую за бывшим губернаторским парком ночью содрали, снесли на базар, выручку — в МОПР. Международная организация помощи борцам революции. По выговору всем влепили. Дрова заготовляли. Бандитизм в уезде ликвидировали. Рабфак. Сталинградский тракторный. Коллективизация — в МТС. Война — в ополчении. Само как-то все получилось. Как это по-военному? Направление главного удара... (Пьет). «Сознайся. Хлебников, что ты чуждый для партии человек, скажи сам». (Сжал кулаки, погрозил). Режь — не скажу!
Черногубов. Успокойся, Алексей.
Хлебников. Посидим давай, помолчим. (Идет к дивану, садится рядом с Черногубовым. Закуривает).
Курит и Черногубов. Так они сидят молча. Марьяна выглядывает из коридора, скрывается.
Ступай, Ион Лукич, ступай.
Черногубов (встает, молча прощается с Хлебниковым, идет к дверям). Я из гостиницы ЦДСА в «Москву» переехал. Семьсот двадцать два. Телефон — прибавь две двойки. Звони. (Ушел).
Хлебников курит. Марьяна выглядывает снова, входит. Марьяна.
Хлебников. А, Марьяна? Чего не ложишься?
Марьяна. Мне еще анатомию учить. (Берет с полки книгу). Мамка тебя ждала, а потом прилегла около Мишки. Спит... или делает вид, что спит.
Хлебников быстро взглядывает на дочь.
Вон лекарство, не забудь выпить. Я тебя накормлю. Яичницу тебе или омлет с сыром?
Хлебников (ласково). Не умеешь ни то, ни другое. Марьяна. Я по книге.
Хлебников (ласково). И по книге. Ступай, Мурашка, ступай, что-то есть неохота, я подымлю здесь.
Марьяна. Опять стал курить?
Хлебников. Опять. Спокойной ночи.
Марьяна. Спокойной ночи. (Не уходит). Папа...
Хлебников поднимает голову.
Исключили, да?
Хлебников (вскакивает). Кто? Кто тебе сказал? (Садится, молчит, только поводит головой).
Марьяна (шепотом). Да?
Хлебников (шепотом). Да.
Марьяна. Это преступление! Как они посмели!
Хлебников. Посмели, Марьяна, посмели.
Марьяна. Надо бороться изо всех сил!
Хлебников. Устал немножко. Физически, понимаешь? Руки, грудь, ноги — все болит. (Ткнул пальцем ниже груди). Здесь что?
Марьяна. Здесь? Солнечное сплетение.
Хлебников. Болит. А Павлик? Знает?
Марьяна кивает.
Поверил? Осудил? Ведь он комсомолец.
Марьяна. Я тоже комсомолка, папа. (Пауза). Папа... Помню, как в первый раз назвала тебя так. На Москве-реке, в Серебряном бору. Ты взял на плечи меня, пошел в воду. Я визжала, брыкалась, маму звала, а ты держал меня как в железе и шел, шел все дальше, все глубже... Сначала было очень страшно и холодно, а потом я просила тебя — еще, еще... Я тебя поцеловала и укололась — ты, наверно, был небритый. (Пауза). И с тех пор — ты мой папа. (Пауза). Вчера я встретила отца на улице. Он все такой же. Ни одного волоса седого, и морщинок тоже не видать, и лицо гладкое, и сам про себя говорит: «Сохраняюсь, как консервы, потому что живу без сквозняков, буквально и переносно». А ты в грозу гулять ходишь, и я тоже, как ты, люблю в грозу гулять, как будто я от тебя родилась, а не от него, и моя кровь — твоя, а не его... Отец был нежен со мной, ласков, как всегда, но в общем равнодушен, как равнодушен в общем ко всему. Ты груб со мной, резок, и я обижаюсь на тебя жутко, и мать обижается жутко, и ты часто мучишь нас всех ни из-за чего, и себя мучишь, и я думаю, зачем мать пошла, за тебя, и какая она несчастная, и как она может терпеть...
Хлебников. Говори шепотом...
Марьяна. Но я знаю, и мать знает, что в тебе есть, какой ты и чем живешь, и отчего морщинки твои, и седина, и эта складка... И я понимаю, что она счастлива только с тобой, и я счастливая, что твоя дочь. И если я выйду замуж, я отца.не позову на свадьбу, а тебя позову, и ты сядешь слева от меня, а мама справа...
Хлебников (грустно усмехнулся, притянул к себе Марьяну). А жениха куда?