Шрифт:
Ланселот аккуратно вынул опасную бритву из бархатного чехла и принялся медленно соскабливать пену с подбородка. Бритье было одним из многочисленных обязательных ритуалов, которыми он тщательно наполнил свою жизнь. Ежедневная правка лезвия вечером и ритуально-медленная процедура утром. Опасные бритвы не терпят суеты, ну а других в городе попросту не было. Даже эта была тщательно хранимой драгоценностью, которую, по чистой случайности, удалось выменять у одного из туристов. Во всем городе, к сожалению, соскабливать щетину приходилось только ему. Случись что с этой, то придется возвращаться к бородатому образу жизни, что
Закончив с бритьем и надев серый костюм-тройку – тоже часть ежедневных ритуалов – он подошел к окну, распахнул и вдохнул сырой утренний воздух.
Свинцово-серое небо над городом навевало подозрения о грядущем дожде, но запах ветра подсказал ему, что впечатление обманчиво, и зонт брать не стоит, а вот пальто не мешало бы накинуть. За ночь явно похолодало. Октябрь медленно вступал в свои права, нагоняя со стороны далекого моря влажный осенний холодный воздух.
Внизу на набережной учитель возился с небольшой группой юношей. Он уверенно стоял на воде и вытаскивал за воротник на берег одного из нерадивых учеников. Как обычно, из десятка только один-два с горем пополам смогут освоить прогулки по волнам. Остальным, по всей видимости, в ближайшей перспективе светила неделя постельного режима с температурой. Ланселот представил каково купаться в такую погоду поежился и закрыл окно.
Ровно в девять с первым ударом часов на ратуше он распахнул входную дверь и улыбнулся почтальону. Ланселота радовали неукоснительно соблюдаемые ритуалы, и доставка газеты к его дому в нужный час была одним из них. Почтальон козырнул и протянул утренний выпуск. Ланселот поблагодарил, вышел на улицу, прикрыл дверь и направился вниз по набережной медленным шагом никуда не спешащего человека. Поравнявшись с группой мокрых и дрожащих молодых учеников, он обменялся с учителем приветственными кивками. Юноши, отбивая стаккато зубами, хором поспешили поздороваться: «Доброе утро господин Хранитель». Удостоив их еще одним кивком, Ланселот продолжил путь в сторону ратуши.
Примерно на полпути от дома к центральной площади, где река делала небольшой поворот, открывая самый живописный вид на дворец, он присел на свою скамейку, положил ногу на ногу и, наклонив голову на бок, критически оглядел замок.
Плющ и хмель прочно захватили здание, закрыв зеленой листвой и переплетением стеблей все окна, и уже давно выбрались на крышу, старательно осваивая все неровности на ней. Печная труба, неукоснительно разрушаемая временем и весом растений, уже потеряла некоторое количество кирпичей и критически накренилась. Ланселот попытался оценить, насколько крен изменился со вчерашнего утра. Вероятнее всего до конца недели она не доживет.
Процесс постепенного разрушения дворца приносил ему некоторое странное удовольствие.
Вдоволь налюбовавшись ветшающим замком, он развернул газету. Названия у той не было. Это было единственное периодическое печатное издание в городе, и поэтому оно не нуждалось в чем-то, отличающем его от конкурентов. Просто «Газета».
На первой полосе сообщалось, что за ночь в городе выросло целых два новых здания, причем одно из них – долгожданная опера. Это было хорошо, так как конфликт между театральной труппой и музыкантами за очередность использования сцены единственного в городе театра уже давно действовал горожанам на нервы.
Сообщали, что еще два дома проклюнулись из-под земли, и журналист вовсю строил радужные предположения о том, какие сюрпризы нас ждут, когда те созреют окончательно. Осень всегда была урожайной на новостройки, но так, чтобы четыре строения появлялось за неделю… Ланселот не мог такого припомнить. Это внушало некоторое беспокойство. Город предчувствовал появление новых жителей.
Фотография новой оперы была сделана в спешке. Здание на картинке выступало во всей красе мраморных лестниц, высоких колонн и белоснежных скульптур, но попавшие в кадр газовые фонари еще не выросли и не распустились окончательно.
Остальные полосы газеты действовали умиротворяюще: новости о свадьбах и рождении детей, пара некрологов, причем касающихся глубоких стариков, ряд объявлений о купле-продаже и прочая повседневная суета, говорящая о том, что город живет спокойной размеренной жизнью и исправно функционирует.
Свернув газету, Ланселот поднялся и продолжил путь к ратуше. Ровно в десять ему нужно было приступать к службе.
Какой-нибудь новичок в городе, вроде стоящего у центрального городского фонтана растерянно оглядывающегося молодого человека в джинсах и толстовке, мог бы изрядно удивиться, узнав в чем именно состояла служба городского Хранителя.
Все, что должен был делать Ланселот, хотя «должен» тут не совсем правильное слово, ибо долг был скорее моральным, так это прогуливаться по центру города, здороваясь и попадаясь на глаза как можно большему числу людей. Город был должен видеть, что Хранитель с ним, что он жив, здоров и никуда не уехал. Это было залогом спокойствия и благополучия. Это означало, что Дракон не вернется.
В первую очередь Ланселот посетил бакалейную лавку. Бакалейщик, как обычно, улыбнулся, поприветствовал Хранителя и поинтересовался, не нужно ли господину что-либо из его скромных товаров. Поборов краткий соблазн взять-таки несколько сигар – Ланселот в качестве очередного упражнения для самоконтроля в этом году бросал курить – он ограничился вежливым светским разговором о погоде.
Следующим был соседний книжный магазин, который оказался пуст. Хозяин еще вчера жаловался на недомогание, так что, наверное, сегодня решил отлежаться. Все общественные заведения в городе никогда не запирались. Даже на ночь, ибо вдруг у кого-то случиться бессонница и тому приспичит зайти в магазин.
Соблюдая не строгий и вовсе не обязательный, но устоявшийся ритуал, Ланселот обходил заведение за заведением, галантно раскланиваясь с прохожими, и проводил в каждом от пяти до десяти минут, болтая ни о чем с владельцами и посетителями. По пути он также перекинулся парой слов с двумя знакомыми извозчиками, ожидавших пассажиров на центральной площади.
На выходе из молочной лавки он столкнулся с Син.
– О, Лэнс, доброе утро! – девушка, несмотря на погоду, была одета во что-то умопомрачительно летнее и воздушное. Она бережно прижимала к себе, внушительный кулек с нежно розовыми ягодами. – Я тут черешни достала, представляешь, в октябре-то. Угощайся.
Ланселот проследил глазами, как очередная ягода скрылась за яркими никогда не знавшими помады губами. Он старался не поднимать взгляд выше ее рта и уже стал забывать, какого цвета у нее глаза, в которые ему ни в коем случае нельзя было смотреть.
Конец ознакомительного фрагмента.