Древние чары и Синдбад
Шрифт:
О да, Маймуна делилась с дочерью лишь крохами удивительных умений колдовского народа, но этого вполне хватило девушке для того, чтобы решиться заколдовать двух «несчастных» и заставить их броситься в объятия друг друга. И, быть может, ей бы это преотлично удалось, если бы не свойственная всем девушкам впечатлительность и желание принять то, что кажется, за истину.
Как и сейчас, тогда перед ней лежала толстая книга, которую давным-давно, быть может, уже год назад, когда отца не было дома, ей дала матушка, добрая Маймуна. (О, как бы удивилась эта самая Маймуна, узнав, как дочь мысленно называет ее!) То был воистину колдовской учебник, учебник по магии… Вернее, по самым ее
Ибо Маймуна и хотела вырастить дочь волшебницей, и опасалась этого. Да, она понимала, что девочка все равно, раньше или позже, ощутит свою колдовскую силу и все то, что дали ей родители при рождении. Но побаивалась, что усиленные занятия Амали внесут немало беспокойств в их такую спокойную и устоявшуюся жизнь. О, это удивительно, но факт – даже для детей магического народа иногда так сладок покой!
Но прежде чем мы увидим, что же стало со столь достойными мечтаниями уважаемой джиннии, оглянемся назад, дабы увидеть, каким был урок, который преподал высокой и громкоголосой Амали любимый ее лучшей подруги Мариам, уважаемый купец Нур-ад-Дин.
Свиток второй
Амаль тщетно пыталась преодолеть раскрытую на самом начале четвертого урока страницу. И, как она ни тщилась понять, что значит «трансмутация внутреннего в человеческом существе сопоставима с трансмутацией первичных элементов, составляющих все мироздание», у нее ничего не получалось.
Девушка снова и снова скользила глазами по этим строкам, но с каждым разом понимала все меньше. Более того, она удивлялась, как ей удалось преодолеть первые три урока. Говоря по чести, мысли Амали сейчас были заняты вовсе не магией. Вернее, не магией из учебника. Ибо она вспоминала совсем другую магию. Магию человеческого общения, магию слов Нур-ад-Дина, магию его бархатного взгляда, кажется, говорящего все, что только желает услышать женщина.
Вновь и вновь девушка вспоминала слова, которые говорил Нур-ад-Дин. Возвращаясь мысленно к каждому из них, она находила новый, все более манящий, все более радующий смысл.
Я спросила, был ли хорош его день. Ибо так велит обычай. Но его слова… О, они были воистину волшебны. Ведь он сразу запомнил мое имя.
– О Амаль, – ответил он, прекраснейший. – День мой был неплох. Торговля идет неторопливо. А большего требовать не следует. Хорош ли был твой день, красавица?
Ох, он воистину сказал это!
И тогда ты назвал меня красавицей! Не побоялся, что рядом Мариам, что она может обидеться на него или на меня. Или на нас обоих… И я, опустив глаза, ответила:
– Благодарю тебя, уважаемый. Я сегодня успела лишь помочь матушке, и истолочь зерно, и убраться в доме, и… и, конечно, поболтать с Мариам.
Но что же еще, кроме правды, я могла бы ему поведать? Просто честно рассказала, что сделала с утра, хотя не успела даже вспомнить, о чем мы беседовали с его невестой, моей подружкой. Но как он взглянул на меня в ответ! Столь теплый, мягкий, обволакивающий взгляд. И сколь прекрасные глаза…
А потом, когда ты был уже не в силах любоваться моей красотой, то отвел взгляд и спросил, стараясь не выдать своего волнения:
– О чем же ты, уважаемая, болтала с моей невестой?
Должно
А мне тогда пришлось ответить, чтобы не выдать своего волнения, вот так:
– Как всегда, о женихах… Вернее, о ее женихе! О тебе, прекрасный, как сон, Нур-ад-Дин!
Хотя более всего я бы хотела, чтобы мы с Мариам беседовали о моем женихе… О тебе, удивительный, желанный…
Конечно, ты удивился моим словам. Столь сильно, что переспросил:
– Обо мне?
Дурачок, ну о ком же еще мы могли беседовать? Конечно, о лучшем из мужчин, о прекрасном, чудном женихе.
И мне вновь пришлось прийти к тебе на помощь. Я улыбнулась и ответила:
– Ну конечно, о тебе! Ведь у меня-то жениха нет… Вот я и укоряла Мариам, что она до сих пор скрывала от меня такого умного, достойного и уважаемого человека, как ты, Нур-ад-Дин!
Но как же еще я могла показать ему, что совершенно свободна? Что моя душа открыта для любви, а мое сердце жаждет ее более всего на свете? Ты улыбнулся, и я подумала, что лишь о таком женихе, как ты, я мечтала всю свою жизнь.
Должно быть, ты понял мои слова, ибо, улыбнувшись в ответ, сказал:
– Не печалься, прекраснейшая! И у тебя появится жених, поверь мне. Он будет видеть лишь тебя, любоваться твоими глазами, наслаждаться твоим голосом, твоей грацией!
И тогда я поняла, что ты, ты сам готов любоваться моими глазами и без устали слушать мой голос, и наслаждаться каждым моим движением. А я подумала, что была бы счастлива, если бы это был ты! Но недостойно гордой девушки сразу бросаться в объятия мужчины, услышав такое. И потому я ответила:
– Надеюсь, что я смогу побаловать своего жениха не только голосом или походкой, уважаемый… Ведь я еще и стряпаю недурно… И шью!
Должно быть, он меня понял правильно, ибо его ответ был ответом настоящего мужчины.
Ты, думаю, хотел мне сказать, что и сам мечтаешь стать моим женихом. Ибо твои слова утверждали это яснее ясного:
– О, – блеснув глазами, ответил ты, – твои многочисленные таланты сделают какого-нибудь юношу воистину счастливейшим из смертных!
И тут я увидела, что ты все понял! Ты не просто понял, ты увидел, насколько я лучше всех вокруг и насколько хорошей женой я стану в будущем…
Амаль наверху мечтала о несбыточном, невидящими глазами уставясь в книгу. А внизу, потчуя поздним ужином мужа, Маймуна делилась своими тревогами с Дахнашем.
– Наша девочка меня тревожит… Она вернулась от Мариам сама не своя. И вот уже который час смотрит пустыми глазами на первый лист урока, даже не делая попытки перевернуть страницу.
– Но почему это вдруг тебя встревожило? Быть может, попался трудный урок?
Маймуна вздохнула. Дахнаш был замечательным отцом – он защищал дочь даже тогда, когда никакой опасности не было вовсе. Вот и сейчас он бросился на помощь своей маленькой девочке.