Древний Китай. Том 3: Период Чжаньго (V—III вв. до н.э.)

Как о том уже шла речь в предыдущих томах трехтомника «Древний Китай», рубеж между обоими периодами восточночжоуского Китая условен. Сложности, связанные с проведением точной хронологической грани, отнюдь не сводятся к трактовке записи источников либо комментариев к ним. При всей колоссальной важности этих записей (особенно в хронике «Чуньцю», которая дала название большому периоду древнекитайской истории, и комментариях к ней, «Цзо-чжуань»), сами по себе они остаются лишь историческим материалом, касающимся определенных событий. События же, о которых пойдет речь, имеют собственную логику развития, и потому их датировка не может определить хронологические рамки в пределах исторического процесса. Так что неслучайно в современных исторических сочинениях (особенно с XX в.) принято датировать период Чуньцю VIII–V вв. до н. э., а Чжаньго — V–III вв,

т. е. не годами, а веками.

Что касается смены периода Чуньцю периодом Чжаньго, то суть ее прежде всего в том, что коренным образом изменился политический строй древнекитайского общества. Произошла дефеодализация древней, некоторыми своими чертами и признаками восходившей еще к Шан феодальной системы. А на смену ей пришла новая, во многих отношениях на нее непохожая и служившая переходом от феодализма, сходного со средневековым европейским, к централизованному чиновничье-бюрократическому государству (которое необходимо отличать от феодального). Заметим, что государства, складывавшиеся в период Чжаньго, имели различный вид, но в общем и целом напоминали утопические конструкции таких глав второго слоя «Шуцзина», как «Яо дянь».

Косвенно это означает, что смысл примерно трехсотлетнего периода перехода от феодализма к централизованной Китайской империи исторически был именно в том, чтобы воплотить почитаемую утопию в жизнь. Разумеется, разные государства и тем более различные мыслители-теоретики чжоуского Китая стремились воплотить в жизнь описанную в «Шуцзине» генеральную конструкцию централизованной империи по-своему. Одни брали из нее преимущественно патерналистские мотивы, высокую нравственность и социальную гармонию, другие делали акцент на всеобщем благополучии и иерархической организации общества, для третьих был важен строгий порядок и социальная дисциплина, тогда как четвертые вообще не стремились к централизации. Однако все эти очень важные сами по себе различия внесли нечто существенное в общую реакцию Поднебесной на этот решающий для ее судеб вызов.

Процесс выработки окончательной формы, которую приняла империя в конце III в. до н. э., был основным содержанием периода Чжаньго и ментальных усилий мудрецов-мыслителей, количество и интеллектуальный потенциал которых никогда более в длительной истории Китая не были столь грандиозными. И хотя решения, которые предлагались в эти два-три века, отличались друг от друга, все они несли на себе оттенки ярких цветов утопии «Шуцзина» о славных временах Яо, Шуня и Юя. Именно эта утопия обрела свои реально-прагматические формы в некоторых теоретических конструкциях, этических нормах и принципах, разработанных Конфуцием и иными древними мудрецами, и многие ее элементы были в конечном счете (пусть далеко не сразу) воплощены в жизнь.

Политические события V–III вв. до н. э. в немалой мере были обусловлены развалом могущественного царства Цзинь, игравшего в качестве гегемона-ба роль хранителя быстрыми темпами разваливавшегося чжоуского Китая. Распад Цзинь на три части с последующим их выходом вместе с рядом других на политическую арену в качестве так называемых семи сильнейших (Чжао, Вэй и Хань — части Цзинь, а также Ци, Цинь, Чу и Янь), равно как и борьба между ними являли собой процесс перехода одного этапа древнекитайской истории в другой. Заметим, что кроме семи сильнейших были и средние, и большое число откровенно слабых и недолговечных, самостоятельной роли в этой борьбе не игравших.

В разгар борьбы между семью государствами периода Чжаньго конфуцианство не было представлено ни одним из крупных царств, тогда как легистская модель успешно реализовывала свои вполне очевидные в то время преимущества, особенно в царстве Цинь, где феодальные традиции были сравнительно слабыми, а власть правителя (по меньшей мере начиная с Му-гуна) весьма сильной. Эти особенности развития отсталого полуварварского царства, расположенного вне Чжунго, привели после реформ легиста Шан Яна в середине IV в. до н. э. к тому, что царство Цинь с рубежа IV–III вв. до н. э. энергично увеличивало свой натиск на соседей. В результате дело шло к победе легизма как идеологической системы и организационной структуры.

Между идеей и результатами ее реального воплощения всегда существует определенная связь. Или, иначе, какова идея, таковы обычно и результаты. Ведь цель у борющихся друг с другом сил (в данном случае не царств, но именно сил, отражавших определенные идеи и интересы) была, как упоминалось, одна, причем она так или иначе восходила к идеологеме о мудрых Яо, Шуне и Юе. Смысл идеологемы сводился к тому,

чтобы, учитывая весь псевдоисторический опыт легендарных мудрых правителей, создать сильную империю, которая положила бы конец междоусобным войнам, т. е. гражданской войне китайцев с китайцами. В этом сходились практически все, кроме разве что даосов, которые к подобного рода идее оказались довольно безразличны. Для всех тех, кто был озабочен идеей создания великой империи, вопрос был лишь в том, какой она должна быть.

Это и определило дальнейшую судьбу Китая. Великая империя усилиями прежде всего царства Цинь была создана. И хотя опыт Цинь оказался не вполне удачным, а легистская жесткая структура нежизнеспособной, многое из того, что было заложено в фундамент империи за несколько недолгих лет существования династии Цинь, осталось жить, являясь основой своеобразия китайской цивилизации на протяжении двух с лишним тысячелетий. Однако не легизм циньского образца стал в конечном счете той базой, которая соединила всех китайцев в единую и цельную дальневосточную цивилизационную зону. Скрепляющей всю эту зону идеологией стало конфуцианство, правда в несколько видоизмененном ханьском имперском варианте, вобравшем в себя многое из иных доктрин, включая и легизм. Процесс, приведший к этому итоговому результату, как раз и происходил в период Чжаньго, хотя его заключительный этап занял еще несколько десятилетий.

Период Чжаньго богат разного рода источниками, в основном оригинальными авторскими текстами. Именно в это время, которое стало осевым для чжоуского Китая [1] , были созданы практически все характерные для китайской мысли основополагающие сочинения, которые легли в фундамент китайской цивилизации. Имеются в виду тексты самого разного стиля и содержания. К ним относится созданный стараниями учеников Конфуция сборник его высказываний, идей и оценок «Луньюй», система загадочных мантических формул «Ицзина» с комментариями, многочисленные рассуждения философов, компиляции авторов энциклопедий, а также систематизированные тексты, включающие популярные представления о древности. К этому следовало бы добавить множество литературных опусов и комментариев.

Не стоит сбрасывать со счетов и огромное число памятников материальной культуры, ежегодно увеличивающееся за счет новых раскопок и находок, среди которых попадаются и отрывки текстов. Однако нет среди источников периода Чжаньго хроникальных текстов типа «Чуньцю» и таких комментариев к ним, как «Цзо-чжуань».

Некоторой компенсацией может служить гигантское историческое полотно ханьского историографа Сыма Цяня, его многотомный труд «Шицзи». Существует, правда, проблема достоверности сообщений Сыма Цяня. Ею занимались и занимаются многие синологи [2] . Итог их исследований примерно таков: в основном данные Сыма Цяня заслуживают доверия, хотя есть в его труде многочисленные неточности, явные ошибки, противоречия и совершенно недостоверные эпизоды, включенные в текст по различным соображениям. При всем том сочинение Сыма Цяня бесценно для историка. Без него историю периода Чжаньго было бы невозможно представить во всех ее красочных деталях, которые хотя и не могут сравниться по обилию с тем, что представлено в «Цзо-чжуань», но общую картину событий дают достаточно полно.