Древний Рим. События. Люди. Идеи.
Шрифт:
Однако на самом деле все не так просто и ясно. Скорее даже наоборот. Хотя в данном случае мы, как уже сказано, располагаем свидетельствами современников, эти современники были одновременно злейшими врагами главной фигуры движения, т. е. Катилины (кстати оказать, современники, о которых идет речь — Цицерон и Саллюстий, — столь же яро ненавидели друг друга). Поэтому не приходится ожидать от них не только более или менее объективной характеристики Катилины и его сподвижников, но в целом ряде случаев, когда речь идет о самом заговоре, фактическая сторона событий, а в еще большей степени оценка их значения, не заслуживают доверия. И так как враг, видимо, всегда имеет сказать больше и, как правило, убедительнее, чем любой доброжелатель, то все последующие авторы, касавшиеся в какой–то мере заговора Катилины (как, например, Плутарх, Аппиан, Дион Кассий), кладут те же густые, мрачные тени и на рассказ о движении в целом, и на портрет его вдохновителя. Очевидно преувеличены — во всяком случае, Цицероном — самые масштабы и «опасность» заговора. В ту богатую потрясениями эпоху заговор Катилины едва ли был более выдающимся, более «масштабным» явлением, чем восстание Лепида или движение Целия Руфа, которое иногда — и не без основания — сравнивают с событиями 63 г.
Таким образом, возникает своеобразная историческая аберрация, общая картина оказывается если не искаженной, то, во всяком случае, столь смутной и неясной, что новые, современные нашим дням исследователи почти с равным успехом и с равными по силе аргументами обосновывают диаметрально противоположные оценки движения. Так, в советской историографии существует точка зрения, согласно которой заговор Катилины — последнее движение радикальных элементов римской демократии (популяров), но вместе с тем не менее решительно доказывается и тот тезис, что Катилина стремился к «свержению республики и установлению режима диктатуры». Обе точки зрения имеют своих сторонников и по сей день. Какую же из них все–таки можно считать более подкрепленной материалом источников, а потому и более предпочтительной? Ограничивается ли решение проблемы только двумя вышеизложенными выводами? Очевидно, что ответ на подобные вопросы может и должен вытекать из какого–то собственного — и по мере сил, наиболее объективного — осмысления общей картины заговора.
Начнем с характеристики главных действующих лиц. «Луций Катилина, происходивший из знатного рода, при могучей духовной и физической силе отличался дурным и испорченным характером. Уже с юных лет его прельщали междоусобные войны, убийства, грабежи, гражданские распри, и в них он закалял себя смолоду. Физически крепкий, он невероятно легко переносил голод, холод и недосыпание. Морально смелый, он был коварным, непостоянным, лживым, неискренним, жадным до чужого, расточительным в своем, пылким в страстях; красноречия в нем было достаточно, благоразумия мало. Ненасытная душа его всегда жаждала чего–то беспредельного, невероятного, недосягаемого».
Такова общая, а точнее говоря, предварительная, характеристика Саллюстия. Предварительная потому, что, обрисовав личные свойства Катилины, Саллюстий переходит затем к характеристике политической. Он изображает Катилину последователем Суллы, стремящимся захватить в свои руки единоличную власть (Саллюстий говорит даже о царской власти!) и готовым добиться этой цели не брезгуя никакими средствами.
Более того, Саллюстий изображает Катилину как закономерное явление, как продукт разложения общественных нравов. Образ Катилины вырастает до некоего символа, олицетворения. Поэтому ему приписываются самые отвратительные пороки, даже преступления: совращение жрицы Весты, убийство собственного сына. Неслучайно вокруг Катилины группируются все бесстыдники, сладострастники, кутилы, клятвопреступники. Таким образом, для Саллюстия Катилина и его единомышленники, а следовательно, и весь заговор как таковой, — явный и ужасающий пример морально–политической деградации, распада римского общества.
Цицерон в своих характеристиках Катилины не делает попытки подобных (историко–философских обобщений. Однако небезынтересно отметить, что, выступая перед сенаторами, он акцентирует в первую очередь политические обвинения, тогда как в речах, произнесенных перед народом, подчеркиваются личные отрицательные качества и черты Катилины. Так, в первой катилинарии — как известно, произнесенной в сенате, — говорится о том, что если Тиберий Гракх был убит за то, что он стремился лишь незначительно изменить существующий государственный строй, то как можно терпеть Катилину, жаждущего «весь мир затопить в крови и истребить в огне?». Несколько ниже выдвигается такое обвинение: «Теперь ты уже открыто посягаешь на все государство; обрекаешь на гибель и опустошение храмы бессмертных богов, городские жилища, жизнь всех нас, наконец, всю Италию». Конечно, Цицерон не упускает возможности коснуться и личных качеств своего врага, но в данной речи это делается лишь попутно, и оратор даже специально оговаривается, что он не хочет задерживаться на обвинениях подобного рода.
В речах, обращенных к народу, наоборот, центр тяжести перенесен на персональную характеристику и обрисовку морального облика. Оратор утверждает, что во всей Италии нет такого «отравителя, гладиатора, бандита, разбойника, убийцы, подделывателя завещаний, мошенника, кутилы, мота, прелюбодея, публичной женщины, совратителя молодежи, развратника и отщепенца», которые не признались бы в самых тесных дружеских отношениях с Катилиной. А он сам, т. е. Катилина, принимал участие в позорнейших прелюбодеяниях, разврате и даже в убийствах. Он закалил себя постоянной тренировкой в преступлениях и все свои физические, а также нравственные силы тратил без оглядки на сладострастие и на самые дерзкие поступки.
Что касается характеристики Катилины у более поздних авторов, то в своих общих чертах она совпадает с портретом, столь ярко нарисованным Саллюстием и Цицероном. Пожалуй, наиболее сдержанно характеризует Катилину Аппиан. Он отмечает его знатное происхождение, его психическую неуравновешенность, передает, как слух, версию об убийстве Катилиной своего собственного сына. Кроме того, Аппиан говорит, что Катилина был другом Суллы и «ревностнейшим сторонником его партии». Характеристика Плутарха изобилует рядом весьма красочных, но, видимо, фантастических подробностей. Например, историк уверяет, что Катилина жил со своей незамужней дочерью, убил родного брата, который был в дальнейшем, по его же просьбе, включен Суллой в список проскрибированных. Не менее фантастична и такая деталь: заговорщики обменялись друг с другом клятвами, а для закрепления этих клятв якобы зарезали человека и отведали его мяса. В рассказе о заговоре еще более позднего автора — Диона Кассия — развернутой характеристики Катилины не содержится, хотя и повторяется маловероятная версия — правда, в более неопределенной форме — о взаимных клятвах заговорщиков и сопутствующем им кровавом ритуале.
Таким образом, следует признать, что портрет Катилины создан еще его современниками, но современниками–врагами. Это весьма существенно. Потому–то сохранившийся и дошедший даже до нашего времени портрет, по существу говоря, не обладает живыми и реалистическими чертами, но скорее представляет собой идеальный образ злодея, построенный на основе ходовых для того времени штампов и канонов. Это становится особенно ясным, если обратиться к современным же характеристикам Цицерона.
Их сохранилось, строго говоря, совсем немного. Если исключить довольно яркие, но вместе с тем весьма специфичные «самохарактеристики», содержащиеся в речах, а главным образом в переписке Цицерона, то у нас остается такой сомнительный и принимаемый многими исследователями за значительно более позднее риторическое упражнение источник, как инвектива Саллюстия против Цицерона.
Она построена в общем по тому же канону, что и «образцовый портрет» Катилины. Сначала перечисляются личные качества и свойства Цицерона, вернее сказать, его пороки, — т. е. дается моральная характеристика. Цицерон оказывается человеком, взявшимся бог весть откуда, обрекшим с детства свое тело на удовлетворение желаний первого встречного и даже красноречие свое купившим у Пизона ценою потери целомудрия. Такова вся семья: жена — святотатка, нарушительница прав божественных и человеческих, дочь — развратница. Состояние он нажил грабежом и насилием, ибо откуда иначе у него были бы средства так роскошно отделать свои Тускуланское и Помпеянское поместья?. Общий вывод о моральном облике таков: ни одна часть тела этого человека не может считаться неопозоренной — язык полон пустословия, руки не насытятся грабежом, чрево — невоздержностью, а ноги приспособлены лишь к трусливому бегству; наиболее же постыдно то, о чем даже и говорить неприлично.
Затем идут обвинения политического характера. Снова подчеркивается, что Цицерон — чужак, выскочка (homo novus), его консульство оказывается уже чуть ли не причиной заговора и всех потрясений в государстве. Он обвиняется в лихоимстве; более того, утверждается, что тот, кто не желал дать ему взятку, тот именно и считался участником заговора и злоумышленником против сената. Далее говорится, что Цицерон — перебежчик от одной партии к другой, причем в любом случае вероломен, да и ныне он служит опорою тем, кого сам ранее именовал тиранами, а тех, перед кем преклонялся и раболепствовал, называет теперь безумными. Во время его консульства господствовал произвол, от которого зависели и жизнь и смерть граждан, права вольности были попраны. В заключение консульство Цицерона — по существу, а не по названию — сравнивается даже с диктатурой Суллы.