Древняя Русь. Эпоха междоусобиц. От Ярославичей до Всеволода Большое Гнездо

Цветков Сергей

Мономах, несомненно, писал все это в порыве чистосердечия. Но Олег, как говорит летопись, «не восхоте послушати» ни Мономаха, ни Мстислава, ибо в это время уже «мысляше и Новгород прияти». Зимой 1097 г. передовой полк младшего Олегова брата Ярослава²⁴⁹ выдвинулся на разведку к реке Медведице²⁵⁰; сам Олег с главными силами шел следом. Тогда Мстислав, по совету с новгородцами, собрал войско и выступил на Ростов, по пути хватая Олеговых сборщиков дани. Ярослав уведомил брата о приближении Мстислава. Вероятно, Мономашин пришел в большой силе, потому что Святославичи вдруг стремительно откатились к Ростову, затем к Суздалю и остановились только в Муроме. Двигаясь за ними по пятам, Мстислав занял Суздаль, дотла выжженный Олегом при отступлении. Отсюда он еще раз сослался с дядей, увещевая его вступить в переговоры с Мономахом. «Гориславич» выразил готовность заключить мир, но на уме держал иное. Когда Мстислав на радостях распустил дружину «по селам», Олег внезапно двинулся к Суздалю и встал на Клязьме, «мня, яко убояся Мстислав побегнет». Однако его хитрость не имела успеха. Двадцатилетний Мстислав показал себя храбрым и энергичным военачальником. Весть о подходе Олега застала его врасплох, за обеденной трапезой. Мгновенно оценив ситуацию, он принял срочные

меры для сбора войск. Наутро к нему уже успели прибыть многочисленные полки, с которыми он вышел из города и «исполчився» против Олега. Четыре дня противники стояли на виду друг у друга, не начиная битвы. Тем временем к Мстиславу подошло посланное отцом подкрепление – половецкий отряд под началом младшего Мономашича, Вячеслава. На пятый день противостояния (в пятницу второй недели Великого поста) Олег решился на кровопролитие. Возможно, это был жест отчаяния: присутствие во вражеском стане половецкой орды воочию показывало ему, что он больше потерял, рассорившись с братьями, чем приобрел, пытаясь сохранить ненадежную дружбу степняков. Сражение, произошедшее на реке Колокше, показало полное превосходство полководческого искусства Мстислава. Великолепно использовав численное преимущество, он окружил войско Олега и полностью разгромил его²⁵¹. После этого Муром и Рязань открыли ворота Мстиславу. Казалось, Олегу оставалась одна дорога – назад в Тмуторокань. Но тут от крестника подоспело новое предложение: «Не бегай никаможе [никуда], но пошлися ко братьи своей с молбою не лишать тя Русьскые земли. И аз пошлю к отцю моему молится о тобе». Загнанный в угол, «Гориславич» обещал сложить оружие. Мстислав, верный уговору, написал отцу с просьбой примириться с Олегом и возвратился в Новгород.

Глава 3

Съезд в Любече и его последствия

Признание Олегом своего поражения сделало наконец возможным проведение княжеского съезда для «поряда» о Русской земле. Правда, поверженный «Гориславич» все-таки выговорил у Святополка и Владимира последнюю уступку: важная встреча состоялась не в Киеве, а на Черниговской земле, в городе Любече, и не «пред епископы, и пред игумены, и пред мужи отец наших, и пред людьми градьскыми», а в узком княжеском кругу.

Во второй половине октября 1097 г., сообщает Повесть временных лет, Святополк, Владимир, Давыд Игоревич, Василько Ростиславич, Давыд и Олег Святославичи съехались в Любеч «на устроенье мира» и «глаголаша к собе, рекуще: «Почто губим Русьскую землю, сами на ся котору [распрю] деюще? А половцы землю нашу несуть розно [разоряют по частям], и рады суть, ожю [что] межю нами рати. Да ноне отселе имемся во едино сердце, и блюдем Рускые земли». Дабы навсегда положить конец междоусобным «которам», князья постановили: «Кождо да держить отчину свою», то есть сыновья каждого Ярославича должны были владеть тем, чем владел их отец по разделу Ярослава. Святополку достались владения его отца Изяслава (Киев, Новгород²⁵² и Турово-Пинская земля), Владимиру – Всеволодово наследие (Переяславль, Смоленск, Ростовская область), Давыду, Олегу и Ярославу Святославичам – волость «Святославля» (Черниговская земля с Муромо-Рязанской окраиной²⁵³). За младшими князьями-изгоями оставили те города, которые им в свое время «роздаял» Всеволод: за Давыдом Игоревичем – Владимир-Волынский, за Володарем Ростиславичем – Перемышль, за его братом Васильком – Теребовль. Фактически это тоже были их отчины, но с юридической точки зрения изгои вступали во владение ими не на основе отчинного права, а по милости старших князей. Урядившись таким образом, князья поклялись: «Да аще кто отселе на кого будет, то на того будем вси и крест честный». И, целовав на том крест, «поидоша в свояси».

Любецкий замок. Конец XI в. (Реконстр. Б.А. Рыбакова)

Съезд в Любече стал важной вехой в развитии древнерусской политической системы. Полностью уходить от предначертаний Ярослава его внуки не захотели, и раздел 1054 г., через голову поколения, как в зеркале, отразился в Любецких постановлениях. Сыновья Ярославичей, по взаимному уговору, водворились в тех же самых волостях, которыми владели их отцы. Но легитимной основой этого распределения столов был уже не принцип старшинства, а отчинное право, объемлющее только старшие ветви княжеского рода и примененное по отношению к ним таким образом, чтобы генеалогические отчины совпали с территориальными. Для младших же князей имел значение другой прецедент: не принцип отчины и не завещание Ярослава, а наделение их волостями по распоряжению покойного князя Всеволода. Любецкий «поряд» выдвинул также новую гарантию неприкосновенности волостей: если по завету Ярослава защита обижаемого находилась в компетенции старшего князя, то теперь князья должны были восстанавливать справедливость сообща.

Возможность проверить прочность Любецких соглашений на практике возникла сразу по окончании княжеского съезда, ибо пострадавший и обидчики не замедлили явиться.

Давыд Игоревич и Василько Ростиславич возвращались из Любеча в свои волости проездом через Киев, где задержались на несколько дней по приглашению Святополка. Василько отправился по монастырям на поклонение, а Давыду было не до богомолья. Летописец пишет, что некие «мужи» из его свиты – Туряк, Лазарь и Василь, которым «влезе сотона в сердце», начали наговаривать ему, будто «Володимер сложился есть с Василком на Святополка и на тя», и Давыд поверил «лживым словесам».

Почему имя Мономаха прозвучало в довольно странной связке с Васильком, с которым у него прежде не было никаких дел, и какими аргументами совращенные дьяволом клеветники подкрепили свой навет, летопись не сообщает. Дальнейшие события показывают, что настоящей целью заговорщиков был не переяславский, а теребовльский князь, ставший единственной жертвой этой интриги.

Василько славился своей храбростью и необыкновенной предприимчивостью. В 1091–1092 гг. мы видели его предводителем набегов половцев на Венгрию и Польшу, а еще ранее – участником выступлений Ростиславичей против владимиро-волынских князей. Случившаяся с ним трагедия застала его среди приготовлений к еще более обширным предприятиям. Впоследствии Василько сам поведал о своих далеко идущих планах. Оказывается, на исходе 1097 г. он ждал прихода наемных орд берендеев²⁵⁴, печенегов и торков, с которыми собирался сперва воевать Польшу, чтобы отомстить ей за обиды, причиненные ляхами Русской земле, потом «перенять» (захватить) дунайских болгар и поселить их в своем княжестве и, наконец, совершить поход против половцев «и либо славу себе найти, либо сложить свою голову за Русскую землю». Вероятно, именно эти широкие военные сборы обеспокоили Давыда Игоревича, который то ли сильно трусил перед своим неуемным соседом, подозревая его в намерении захватить владимирский стол, то ли сам строил против него козни, желая присоединить галичские земли к своему Волынскому княжеству. В любом случае воинственный теребовльский князь был ему крайне неугоден и опасен.

Задумав избавиться от Василька, Давыд Игоревич не подозревал, что затевает игру, в которой не будет победителей.

Своими действиями он ввергнул Русь в ожесточенную трехлетнюю усобицу, едва не разрушил устои Любецкого договора и в итоге навлек на себя ту самую беду, что всеми силами пытался предотвратить, – изгнание с владимиро-волынского стола.

Итак, поверив навету своих «мужей», Давыд стал уговаривать Святополка схватить Василька и выдать ему на расправу. «Кто есть убил брата твоего Ярополка, а ныне мыслить на мя и на тя, и сложился есть с Володимером? – взывал он. – Да промышляй о своей голове». От таких слов Святополк «смятеся умом» и не знал, что подумать. А Давыд напирал: «Аще не имеве [не схватим] Василька, то ни тобе [не видать] княженья Кыеве, ни мне в Володимери». Неопровержимых улик, доказывавших наличие сговора между Васильком и Владимиром, у него не было, но его убежденность заронила в голову Святополка боязливую мысль: «Еда се право будет?» – а ну как это правда? И великий князь дал согласие на арест Василька.

Чтобы как следует подготовить задуманное, Святополк утром 5 ноября послал к Васильку гонца с просьбой повременить с отъездом: «Не ходи от [до] именин моих»²⁵⁵. Но Василько отказался остаться, он торопился домой, боясь, что приглашенные степняки начнут рать без него. Давыд и это сумел поставить ему в вину. «Вот видишь, – сказал он Святополку, – не хочет уважить тебя, господина своего, в твоем же граде. Что же будет, когда он уйдет в свою волость? Сам увидишь, что займет Туров, Пинск и прочие грады твои, тогда помянешь меня. Покончи с ним нынче же: схвати и выдай мне»²⁵⁶.

Святополк послушался Давыда и послал к Васильку второй раз, приглашая приехать проститься перед отъездом: «Да аще не хощешь остати до именин моих, да приди ныне, целуеши мя, и поседим вси с Давыдом». Василько обещал быть и вслед за уходом княжьего посланца, взяв немногочисленное сопровождение, отправился верхом ко двору Святополка. По дороге он встретил отрока из своей дружины, который стал отговаривать его от поездки, уверяя, что ему готовят западню. Но Василько счел эти речи пустыми страхами; ему казалось, что недавняя крестная клятва, увенчавшая собрание в Любече, надежно охраняет его от любых покушений. Положившись на волю Божию, он продолжил путь. На княжьем дворе Святополк вышел ему навстречу и проводил в горницу. Скоро пришел и Давыд. Князья уселись, и Святополк принялся снова упрашивать Василька остаться на «святок» (праздник). Тот отговаривался тем, что уже отправил из Киева свой обоз. Давыд же слушал разговор, не раскрывая рта («седяше акы нем»). Наконец Святополк предложил Васильку хотя бы позавтракать с ними. Василько согласился, и Святополк оставил его вдвоем с Давыдом, сказав, что пойдет распорядиться. Ни о чем не подозревавший Василько пытался заговорить с Давыдом, но того будто столбняк хватил – «и не бе в Давыде гласа, ни послушанья», так он боялся разоблачить себя. Между тем ожидание затягивалось, Святополк не возвращался. Тогда Давыд, обретя речь, заявил, что пойдет проведает его в сени. Едва за ним закрылась дверь, как Святополковы слуги схватили Василька, заковали в двойные оковы и заперли в той же палате.

На другой день, с утра, Святополк созвал бояр и городских старшин. Объявив им о случившемся накануне, он поведал также все, о чем ему говорил Давыд, и пожелал выслушать совет, как ему следует поступить. Бояре и «людье» отвечали так: «Тебе, княже, достоить [надлежит] блюсти головы своея. Да аще есть право молвил Давыд, да прииметь Василко казнь. Аще ли неправо глагола Давыд, да прииметь месть от Бога и отвечает пред Богом». Все сказанное было в высшей степени разумно и рассудительно, но нисколько не освобождало Святополка от личной ответственности, чего он жаждал всей душой. А тут еще на княжий двор явились игумены тех монастырей, где побывал Василько, и начали «молитися» за него. Святополк совсем растерялся и только повторял: «Это все Давыд». Тем временем последний, уведав, что Святополк колеблется, подступил к нему с новыми уговорами. Теперь он предложил ослепить Василька²⁵⁷, полагая, видимо, что этот способ расправы, позволявший избежать греха братоубийства, успокоит совесть Святополка и придаст ему решительности. «Аще ли сего не створишь, а пустишь его, то ни тобе княжити, ни мне», – снова пугал великого князя Давыд. В конце концов Святополк уступил. Не желая публично санкционировать своею властью расправу над Васильком, он выдал пленника Давыду и выпроводил обоих из Киева. Вместе с тем его люди получили приказ сопровождать Давыда в великокняжеских владениях, чтобы обеспечить беспрепятственное осуществление тайного приговора.

Той же ночью Давыд перевез Василька в Белгород. Его высадили из телеги перед какой-то маленькой избой, ввели внутрь и посадили на лавке, не сняв цепей. Оглядевшись, Василько увидел своих палачей: Сновида Изечевича, Святополкова конюха, конюха Давыдова, именем Дмитр, и еще одного слугу великого князя, «торчина» (торка) Берендея, точившего нож. Пленник догадался, что его ждет, и «возопи к Богу плачем великим и стенаньем». Между тем палачи, не обращая на него внимания, делали последние приготовления. На полу расстелили ковер, и Сновид Изечевич с Дмитром попытались повалить Василька наземь. Однако тот «боряшется с нима крепко», так что конюхам пришлось позвать подмогу. Прибежавшие слуги сбили Василька с ног, связали и придавили доской, на концах которой сели Сновид и Дмитр, но все равно не смогли удержать отчаянно извивавшуюся жертву. Тогда двое из них сняли с печи еще одну доску и, положив на грудь Васильку, уселись на ней. Под этой тяжестью у распластанного на полу Василька аж затрещали ребра. «Торчин» Берендей подступил к нему с ножом. Полузадушенный Василько судорожно мотал головой, пытаясь уклониться от острия, и «торчин», перед тем как «вынуть» ему зеницы, неудачным движением порезал Васильку лицо (шрам этот, говорит летописец, остался у него на всю жизнь). Когда все было кончено, Василько потерял сознание. Его безжизненное тело на ковре вынесли из избы, положили на телегу и повезли во Владимир-Волынский. Давыд вступил в свой стольный город с торжеством, как будто завладел некоей знатной добычей, по выражению летописца («акы некак улов уловив»). Василька заключили под стражу на дворе какого-то Вакея, вероятно Давыдова боярина.