Древняя Русь. Эпоха междоусобиц. От Ярославичей до Всеволода Большое Гнездо

Цветков Сергей

Глава 6

Второе изгнание Изяслава

I

Изяслав вернул себе старший стол, но прежние времена не вернулись. За краткий период княжения Всеслава в Киеве союз трех братьев-соправителей дал глубокую трещину. Теперь от него оставалась только видимость былого единства, но и она таяла буквально на глазах.

События 1068–1069 гг. нарушили традиционный баланс сил, державшийся на добровольном соблюдении всеми тремя Ярославичами отцовой заповеди «не преступати предела братня». Вернувшись в Киев после семимесячного отсутствия, Изяслав нашел совсем не ту Русь, которую он оставил. Младшие братья обобрали его почти до нитки, присвоив себе под предлогом борьбы со Всеславом Новгородскую и Владимиро-Волынскую земли. Возвращать захваченное Изяславу никто из них и не думал: Глеб Святославич, как и Владимир Всеволодович, остались сидеть на своих новых столах и после реставрации 1069 г. С потерей в 1071 г. Полоцка владения Изяслава сузились до границ Киевской и Турово-Пинской земель.

Вместе с тем Изяслав увидел, что его братья ведут собственную международную политику, ни в коей мере не отвечавшую его интересам. В начале 1070-х гг. младшие Ярославичи заключили серию династических браков, которые косвенным образом вовлекали их в антипольский союз (в составе Германии, Чехии и Дании), возглавляемый юным германским королем Генрихом IV (1056–1106, император с 1084 г.)¹²². Как явствует из сообщений ряда западноевропейских

хронистов¹²³, около 1071 г. Святослав женился вторым браком¹²⁴ на Оде, дочери графа Липпольда Штаденского и Иды, графини Эльсдорф. Политическая подоплека этого брачного союза хорошо видна по двум обстоятельствам. Во-первых, Ода состояла в кровном родстве с германским королевским домом, доводясь Генриху IV внучатой племянницей по своей матери¹²⁵. И во-вторых, согласно «Санкт-Галленским анналам», брак Святослава с Одой был заключен при непосредственном участии германского короля, что конечно же «предполагает присутствие большой политики»¹²⁶. В рамках антипольской коалиции была найдена подходящая невеста и для старшего сына Всеволода, Владимира Мономаха. Ей стала Гида, дочь последнего англосаксонского короля Харальда, павшего в битве с нормандскими рыцарями Вильгельма Завоевателя при Гастингсе (1066). От датского хрониста Саксона Грамматика (ум. 1220) известно, что судьбой Гиды распорядился ее двоюродный дядя, датский король Свен Эстридсен (1047–1075/76), приютивший беглянку после того, как та вынуждена была покинуть Англию. Личная встреча Свена Эстридсена с Генрихом IV, положившая начало их союзу, состоялась в 1071 г. в Бардовике, близ Люнебурга; вероятно, на ней и была согласована общая матримониальная политика германского и датского дворов в отношении черниговского и переяславского князей. Ярко выраженный международный аспект династических союзов Святослава и Всеволода недвусмысленно указывает на то, что братья Изяслава сознательно стремились к внешнеполитической изоляции Болеслава II – главного союзника киевского князя.

Но это был еще не предел их мечтаний. В начале 1070-х гг. Святослав и Всеволод усилили нажим на Изяслава по церковной линии, добиваясь от него согласия на учреждение в Чернигове и Переяславле титулярных митрополий¹²⁷, что позволило бы им не считаться с главенством Киева в сфере церковной юрисдикции – последним преимуществом Изяслава как старшего князя. Тому удалось временно отвести притязания Всеволода, но в отношении Святослава пришлось пойти на уступки. Слабость позиций Изяслава в этом вопросе была обусловлена тем, что преобразование епископий в митрополии не входило в компетенцию киевского митрополита, будучи исключительной прерогативой Константинополя, где решающий голос в церковных делах принадлежал императорской власти¹²⁸. Внешнеполитическое положение Византии в конце 60-х – начале 70-х гг. XI в. было критическим. При императорах Константине X Дуке (1059–1067) и Романе IV Диогене (1068–1071) империя подверглась сильнейшему натиску турок-сельджуков. Тяжелейшие поражения византийской армии при Мелитене (1067) и Манцикерте (1071) открыли туркам путь в Малую Азию; безвозвратная утрата восточных (армянских) провинций, доставлявших Константинополю наибольшие доходы и лучших солдат, поставила империю на грань катастрофы. В Южной Италии Византия потеряла свой последний оплот – город Бари, захваченный сицилийскими норманнами (1071). Одновременно печенежские племена Подунавья возобновили набеги на балканские земли империи¹²⁹, а половцы проникли в Крым, создав угрозу Херсонской феме и другим византийским владениям на полуострове. В этих условиях лояльность Руси, и в особенности черниговского князя, в чьих руках находилась Тмуторокань – важный стратегический пункт Северного Причерноморья, приобретала для Византии первостепенное значение. Внимание, уделяемое в то время византийскими властями сношениям с Русью, прослеживается по тому факту, что в 1060-х гг. возглавить Русскую церковь было поручено митрополиту Георгию, который носил высокое звание имперского синкелла, указывающее на его близость к патриарху и особое расположение к нему императора¹³⁰. Образование в Чернигове временной титулярной митрополии не могло подорвать каноническую зависимость Русской церкви от Константинопольского патриархата, и потому император Роман IV Диоген удовлетворил просьбу Святослава: черниговский епископ Неофит был возведен в митрополичий сан¹³¹. Отказ в подобной же просьбе Всеволоду может быть объяснен тем, что в Константинополе, видимо, не желали идти на полный разрыв с Изяславом, формально сохранявшим свое положение старшего князя.

На церковное возвышение Чернигова Изяслав ответил проведением в Вышгороде пышного торжества, призванного продемонстрировать роль Киевского княжества как средоточия главных святынь Русской земли. Речь шла об установлении церковного празднества во имя Бориса и Глеба, то есть об официальной канонизации первых русских святых¹³². Изяслав постарался придать празднику вид общерусского церковного торжества под патронатом киевского князя. В Вышгород съехалось все священноначалие Русской церкви – «митрополит Георгий Киевский, [и] другыи – Неофит Черниговский и епископи Петр Переяславскыи, и Никита Белгородскыи, и Михаил Гургевскыи [Юрьевский]» («Сказание о Борисе и Глебе»), а также игумены Печерского, Михайловского, Спасского и других монастырей; Святослав и Всеволод, разумеется, должны были последовать примеру духовных владык. 2 мая 1072 г. состоялась церемония открытия мощей Бориса и Глеба и перенесения их из обветшавшей вышгородской церкви Святого Василия в новую деревянную церковь, освященную во имя братьев-мучеников. Соправители весь день держались дружно; Святослав не упустил случая приложиться к руке святого Глеба, чтобы исцелить мучивший его фурункул («веред») на шее. Со стороны могло показаться, что пора обид миновала, и Повесть временных лет рисует почти идиллическую картину братского согласия, говоря, что после литургии «вся братия идоша с бояры своими… и обедаша вкупе с любовию с великою, и празноваша празднество светло, и много милостыни сотвориша убогым; и целовашеся мирно, и разыдошася кождо их восвояси».

Кто бы мог подумать, глядя на эти лобзания и заверения в любви, что двое из целующихся братьев готовы пожрать третьего, а тот, в свою очередь, не испытывает ни малейших сомнений в их подлинных намерениях? Впрочем, Ярославичам было не привыкать изрекать лживые клятвы медоточивыми устами.

Съезд в Вышгороде завершился принятием ряда дополнений и поправок к древнейшему своду Русской Правды (Правде Ярослава), которые были объединены в Правду Ярославичей¹³³. Суть этих узаконений поясняет ремарка анонимного кодификатора так называемой Пространной редакции Русской Правды: «По Ярославе же паки совокупившеся сынове его: Изяслав, Святослав, Всеволод и мужи их: Коснячко, Перенег, Никифор¹³⁴ и отложиша убиение за голову, но кунами ся выкупати; а ино все яко же Ярослав судил, такоже и сынове его уставиша». Выражение «отложиша убиение за голову» довольно часто понимается как полная отмена кровной мести. Однако с этим нельзя согласиться, ибо соответствующая статья Правды Ярослава о кровничестве («Убьет муж мужа, то мстить брату брата, или сынови отца, любо отцу сына» и т. д.) никуда не исчезла и с небольшими вариациями продолжала включаться во все последующие редакции Правды, что не позволяет считать ее утратившей юридическую силу. Законодательные новшества Правды Ярославичей заключались в другом – они были ответом на массовые убийства княжьих людей во время недавних беспорядков. Поскольку эти преступления совершались не одиночными преступниками, а целыми общинами, многолюдными толпами горожан и селян, то применение древнего права на месть погрузило бы страну в кровавую пучину расправ и самосудов. Изяслав первый понял это и подал пример выгодного для власти компромисса, обложив крупным денежным штрафом провинившихся жителей Дорогобужа. Таким образом, Правда Ярославичей поправила древнерусское законодательство в двух пунктах: во-первых, поставила вне закона акт кровной мести в отношении свободных общинников («людей»), совершивших убийство «княжих мужей», и, во-вторых, резко повысила размеры уголовных «вир» и «продаж» – с 40 до 80 гривен¹³⁵. Остальное, в том числе и право кровной мести при уголовных тяжбах между самими «княжими мужами», осталось в неприкосновенности, «яко же Ярослав судил».

II

Как ни важно было Изяславу вновь показаться всему свету в роли старшего князя на вышгородских торжествах, разжать внешнеполитические клещи, которыми братья защемили его княжеский удел, было еще важнее. И он не сидел сложа руки. Династическим союзам своих братьев Изяслав противопоставил собственную матримониальную комбинацию. Не позднее 1072 г. он заключил два брачных договора, тесно связавшие его с маркграфом восточной Саксонской (Нижнелужицкой) марки Деди, который в 1068–1073 гг. открыто враждовал с Генрихом IV. Дело касалось двух сыновей Изяслава – младшего, Ярополка, и среднего, Святополка. Первый женился на падчерице самого Деди по имени Кунигунда. Второму восточносаксонский маркграф сосватал свою племянницу, дочь чешского короля Спытигнева I (1035–1061), женатого на сестре маркграфа Деди. Необходимо принять во внимание, что сын Спытигнева, Фридрих-Святобор, после смерти отца был изгнан своим дядей Брячиславом II (младшим братом Спытигнева) из Чехии и укрывался не то в Польше, не то в Восточносаксонской марке. Таким образом, в шурьях у Святополка оказался претендент на чешскую корону¹³⁶.

В то же время и по той же причине Изяслав пошел на мировую со Всеславом. В 1072 г. Киев и Полоцк договорились о прекращении военных действий, чем, по всей видимости, и объясняется отмеченное выше «исчезновение» Всеслава из летописи после 1071 г. как действующей фигуры древнерусской политической жизни¹³⁷.

Печать Святослава Ярославича

Однако, несмотря на принятые Изяславом меры предосторожности, развязка наступила быстро. Уже в 1073 г. между братьями-соправителями произошел открытый разрыв. Летопись не называет конкретных побудительных мотивов выступления младших Ярославичей против старшего брата. Это было зло в чистом виде, ибо Святослав и Всеволод своим поступком «преступили заповедь отню, паче же Божию… не добро есть воступати во предел чужаго», а причину зла древнерусские книжники знали очень хорошо: «Воздвиже диавол котору [распрю] во братии си Ярославичех. Бывши распри межи ими, быв себе Святослав со Всеволодом на Изяслава». Из дальнейшего повествования можно понять, что Святослав и Всеволод были крайне обеспокоены сближением Изяслава с полоцким князем: «Святослав же бе начало выгнанию братню, желая власти; Всеволода бо прельсти, глаголя: «яко Изяслав свадится со Всеславом, мысля на наю [нас]; да аще его не предим [упредим], имать наю [нас] прогнати»; и тако взостри Всеволода на Изяслава». Как можно видеть, переяславский князь представлен здесь невольным пособником честолюбивых помыслов Святослава, что конечно же никак не вяжется с его предыдущими поступками, которые, впрочем, также заботливо опущены летописцем¹³⁸. Но вряд ли подлежит сомнению, что инициатива в деле «выгнания братня» действительно исходила от Святослава. Психологически это понятно: 46 – летний Святослав просто заждался великокняжеского стола. Что касается даты его выступления против Изяслава, то она находит свое объяснение в контексте международной политики тех лет. Дело в том, что на 1073 г. намечался совместный германо-чешский поход в Польшу¹³⁹, и Святослав, безусловно, был оповещен об этом Генрихом IV. Нельзя с точностью сказать, имела ли место между ними договоренность о синхронизации военных действий, но, начиная в 1073 г. борьбу с Изяславом, Святослав, несомненно, рассчитывал на то, что польский союзник киевского князя Болеслав II не будет в состоянии оказать помощь своему протеже.

Для Изяслава повторились худшие дни 1068 г. Не чувствуя за собой поддержки киевлян, он бежал из Киева вместе с сыновьями при первом известии о приближении черниговско-переяславского войска. Город без боя сдался победителям. 22 марта 1073 г. Святослав провозгласил себя киевским князем. Политическая система Ярослава рухнула окончательно.

Ill

Выгнав старшего брата, Ярославичи приступили к новому переделу Русской земли. Святослав уступил Всеволоду Чернигов¹⁴⁰, взяв себе взамен Ростово-Суздальскую землю и Бело-озеро. Владимир Мономах был выведен из Владимира-Волынского в Переяславль (вместе с которым он, кажется, получил и Туров¹⁴¹), а на его место сел сын Святослава Олег. Глеб сохранил за собой Новгород, третий Святославич, Роман, по-прежнему держал Тмуторокань¹⁴². Авторитет великокняжеской власти был восстановлен даже в больших масштабах, нежели при Изяславе.

Вероятно, тогда же Святослав удовлетворил церковные претензии Всеволода, учредив в Переяславле титулярную митрополию, по образцу черниговской. Житие Феодосия Печерского (в Успенском сборнике XII в.), рассказывая о переяславском епископе Ефреме, говорит, что он «поставлен бысть митрополитом в городе Переяславли». Согласно внутренней хронологии памятника, это произошло между 1073 и 1077 гг.¹⁴³

За совершенные церковные уступки император Михаил VII Дука (1071–1078) потребовал от Святослава военной помощи против отложившихся от Византии болгар и херсонесцев. Святослав обещал выступить против болгар сам, а на Херсон послать своего сына Глеба и Владимира Мономаха, но переговоры затянулись, и оба похода, по всей видимости, так и не состоялись¹⁴⁴. В то время, указывает Анна Комнин, Византия «не имела ни боеспособного войска, ни достаточного количества денег в царской казне, чтобы на них можно было найти вспомогательные войска из чужеземцев».

Киевляне, видимо, относились к Святославу достаточно лояльно, памятуя, что в 1069 г. он пытался удержать старшего брата от расправы над мятежным городом. Во всем Киеве один Феодосий Печерский, как повествует его Житие, беспрестанно обличал нового князя в том, что он не по праву сел на братний престол. Преподобный отказывался от встреч со Святославом, запретил поминать его имя в своей церкви и однажды послал ему большое обличительное письмо, в котором приводил имена нечестивых братоубийц древности и между прочим писал: «Голос крови единоутробного брата твоего вопиет на тебя к Богу, как кровь Авелева на Каина!» Вероятно, в это время печерское монашество приступило к переосмыслению культа Бориса и Глеба: если до сих пор святые братья-мученики почитались только как целители¹⁴⁵, то теперь они становятся примером безусловного послушания родовому долгу, святыми страстотерпцами, чей подвиг заключался в отказе «возняти руку на брата старейшего».